Батурин, Громов и Поспелов швырялись через весь класс пыльной тряпкой, которой полагалось стирать с доски. Тряпка шлепалась на парты, поднимая клубы меловой пыли, девочки с визгом эвакуировались в коридор, староста класса Корнилова, баскетболистка, зануда и отличница, пыталась навести порядок, раскрасневшаяся Леонтьева платком пыталась очистить свою парту. Инга вспомнила, что в той, прежней жизни до Дома, она всегда входила в класс перед звонком, на несколько секунд раньше учителя. Теперь пришла слишком рано, до звонка оставалось долгих десять минут. И дорогие одноклассники, которые всегда все замечали и никогда ничего не прощали, тут же ей об этом напомнили.
— Чмошница! Лови парашу! — радостно проорал Батурин и швырнул в нее тряпку.
Шарик жалобно звякнул о стенку стеклянного лабиринта, шарик снова хотел очутиться в безопасных и привычных, до последнего поворота изученных коридорах. Ох, мне ведь нужно немного отдохнуть, совсем небольшая передышка... Можно было просто сделать шаг в сторону, позволив тряпке пролететь перед носом, но сознание реагирует быстрее, чем ослабленное тело. Пространство класса рывком переворачивается относительно одного-единственного предмета — летящей в воздухе тряпки, и это оказывается вдруг невероятно сложно. Невыносимо сложно удержать без изменений колышущиеся миры Барулина, Громова и Поспелова, и тяжелый неповоротливый мир Леонтьевой, и мир Корниловой, упрямый, прямолинейный. Ладони вспыхивают жаром, того и гляди сорвусь, не выдержу, и все эти многочисленные предметы: парты, стулья, книжки, свернутые в рулоны плакаты в шкафах — все разлетится вдребезги. И в довершении всего, как будто мало того, что уже происходит, появляется кощунственная, невероятная мысль и принимается назойливо зудеть, щекотать кончики пальцев, дергать за волосы. Что будет, если я, допустим, простой, логичный, но невозможно упрямый мир Корниловой с размаху зашвырну в горячий, бестолковый и шумный мир Барулина? Что с ними произойдет? Вот тогда они закрутятся, попрыгают, попляшут... А меловая тряпка летит по изменяющейся траектории, и вокруг нее медленно поворачивается пространство класса, и надо все удержать на своих местах, даже самому маленькому карандашику не позволить скатиться со стола. Я больше не могу, я не выдержу больше... Все.
Со стороны выглядело так, будто тряпка в полете натолкнулась на невидимое препятствие, вдруг изменила направление и полетела обратно. Влепилась в лицо Барулина и шлепнулась на пол. Тот ошеломленно принялся отплевываться от мелкой белой пыли.
— Никогда больше... так не делай! — свистящим шепотом проговорила Инга и ухватилась за парту. Всего несколько минут посидеть в покое, не трогайте меня, не трогайте, я за себя не отвечаю...
— Парашу поймал! — заржал довольный Поспелов, показывая на Барулина пальцем. — От Зиминой парашу поймал!
Барулин озирался, не понимая, что произошло. Потом, обозлившись, поднял тряпку и швырнул в Поспелова. Тот со смехом увернулся, продолжая выкрикивать:
— От Зиминой парашу поймал!
— Парашу! От Зиминой! — присоединился к нему тугодумный Громов.
Староста Корнилова недобро сощурила глаза, подскочила к доске и схватила деревянную указку.
— А ну хватит! Сейчас урок начнется, а вы тут черт знает что устроили!
Барулин подкидывал тряпку на ладони, косился на Ингу.
— Отвали, — одними губами шепнула она.
Барулин отвернулся.
Она села за свою парту, опустила голову на скрещенные руки. Легкие с трудом качали воздух, густая кровь тяжело бежала по венам и бухала в висках, ладони были горячи, а губы, щеки и кончик заиндевели и мельтешат перед глазами яркие точки. Никогда прежде она не чувствовала себя такой обессиленной. Почему? Ведь в Доме ей удавалось делать вещи куда как посерьезнее и посложнее. Сердце пропустило удар, а потом заколотилось с бешеной скоростью. Если она не сможет делать то, чему научилась с таким трудом. То, что ей так нравится. Если она больше не сможет переворачивать пространства и миры других людей, то снова станет просто Ингой Зиминой, посредственной, слабой, несостоятельной школьницей. Станет никем. Руки стиснули пустой стеклянный лабиринт, зубы до крови прикусили нижнюю губу, страх удавкой обвился вокруг горла. «Не бойся, не бойся, не бойся...», монотонно твердил голос внутри. «Не бояться? — разозлилась Инга. — Да что ты вообще знаешь о страхе, чтобы говорить мне «не бойся»? Кто ты такой?!».
Вдруг как удар в живот, в солнечное сплетение. Инга недоуменно подняла голову и задохнулась. В класс, высоко подняв подбородок, легкой походкой манекенщицы входила Верочка. Прозрачные голубые глаза, розовый полуоткрытый ротик, вьются тщательной уложенные локоны, блестят стразы на джинсах, порхает невесомая салатовая туника и глухо постукивают крупные пластмассовые браслеты на тонком запястье. Звезда в стиле диско. Топ-модель.
«Нет, нет, нет... — застонала Инга, не в силах оторвать взгляд от чужого надвигающегося пространства. — Только не сейчас, мне нужно побыть одной, собраться... саму себя собрать по кусочкам! я не могу, не хочу, не буду...»
Но чужое пространство неумолимо приближалось, внешне такое благополучное, аккуратное, но глубоко внутри — разодранное, перекрученное, острые углы вовнутрь, в мягкое и нежное, зубцы вонзаются в наболевшее, никто не спасет, не поймет, не поможет, неоткуда ждать милосердия, слова такого никто не помнит — «милосердие», все волки друг другу, только расслабься, только отвлекись — поставят подножку, вцепятся в глотку. Держись, Вера, держись, твои родители круглыми сутками на работе, тянут крошечную фирму, лавируют между сильными конкурентами, и все усилия брошены на бонтон, пыль в глаза, загородный дом, мерседес, Куршавель, пыль в глаза, из последних сил, чтобы показать — мы тоже, мы здесь, мы не аутсайдеры, наш бизнес в порядке, мы cool, и пусть порой холодильник пуст и в доме обставлены только две комнаты да кухня, надо держать планку, Вера, помни об этом и никогда не забывай. И ты идешь в школу для детей не просто богатых родителей, а для детей супер богатых родителей и старательно делаешь вид, что ты cool, слава богу, это легко, потому что — длинные ноги с тобой, почти натуральная блондинка, ровные белые зубы, спасибо брекетам, которые носила до пятого класса, терпя унижения и насмешки, и еще спасибо тому, кто придумал контактные линзы и не надо позориться и носить очки. И все идет хорошо, даже очень хорошо, одноклассники принимают тебя за равную, и легче всего удается очаровывать богатеньких папочек своих новых уродливых подружек. Вера, больше общайся с Пупкиными, Пупкины сказочно богаты, это важно для нашего семейного бизнеса, это вклад в твое будущее, Верочка. И Верочка, как послушная кукла, улыбка, восторженный блеск в глазах, примерная девочка, меня тошнит от вас, но я делаю вид, что все — cool.
А потом появляется он со своим «детка! ты супер, детка!», и все летит к чертям, готова сделать все, что скажет, а он ничего и не просит, мягкая улыбка, кошачьи движения, лучший парень на танцполе, там, где свет переливается из зеленого в желтый и синий... И идешь в его студию, и ложишься под яркий стерильный свет софитов, нечего бояться, и пальцем не тронул, старше, гораздо старше, где-то там, за беспредельной цифрой 20-ть, прямо сказал, что ни за что не свяжется с малолеткой, а вот пошалить — пожалуйста. Поэтому совершенно спокойна, ничего не боишься и дразнишь его своими уже вполне взрослыми грудками, стройными гладкими ножками, отклячиваешь маленький зад, в камеру смотришь развратно и невинно, откуда только это берется в неполных 15-ть лет? «Ты супер, детка!» Щелк. «Ты лучшая!» Щелк. «Сними кофточку. Да, вот так, медленнее... Повернись... Откинься назад. Не устала? Возьми выпей. Ну как, продолжим? Обалдеть! Ты очень фотогенична. Покажу, все потом покажу, получается супер. Раздвинь ножки и согни в коленях. Смотри загадочно». Щелк. Щелк. Щелк. И с каждым щелчком диафрагмы уходит твое прошлое, твое лживое опротивевшее прошлое покидает тебя и хлопает дверью этой проклятой студии, пока ты кривляешься перед камерой и играешь в обольстительницу.
А через месяц эти фотографии, отличного качества, между прочим, и ты на них, действительно, cool и супер, эти фотографии — везде. В интернете, в школьной локальной сети, гуляют по рукам одноклассников, тонкие пальчики, длинные ресницы, остренькие грудки под лифчиком самого маленького размера, невинный ротик, кто бы мог подумать, что ты такая блядь?! сказал отец, пока мать билась в истерике в ванной и пила валерьянку. В ссылку, немедленно, сделать хорошую мину при плохой игре, всем скажем, что отправили тебя учиться в Англию, но на Англию денег нет, даже не надейся, денег не будет еще долго благодаря твоим выкрутасам, поедешь к тетке в Мухосранск, посидишь там годик, и все забудется, ошибка молодости, невинные забавы, будет тебе уроком, мы еще дешево отделались...
И вот ты здесь, царица отбросов, королева неудачников, все в рот смотрят, учителя и пикнуть боятся, вроде как и приятно должно быть, ан нет, все ноет внутри, и грызет, и гложет, забыть не дает, как руки за голову закидывала, как со смехом глядела в камеру, в подмигивающий зрачок, дура, малолетка-конфетка, дрянь последняя, шлюха, шлюха, этот страх — навсегда с тобой, вдруг кто узнает, нет спасения, и помощи ждать неоткуда, развратная сучка, шлюха...

Раз! — сухие губы жадно хватают воздух. Два! — смыкаются горячие веки, дрожат ресницы, глаза жжет, будто песком засыпало. «Я-а-а... — звук вытягивается длинной грязно-белой лентой. — Я-а-а...». Инга тянет на себя сопротивляющуюся дверь, пальцы онемели, в вывернутых локтях бьется боль. В дверь скребутся и царапаются, за дверью ярко светят прожекторы и безудержно рыдает маленькая девочка, и это невыносимо, так ее жалко, ей нужно помочь...
«Нет!» — Инга захлопнула дверь, отделяя себя от пространства-мира Верочки. Никогда еще контакт с чужим миром не был таким пугающе глубоким, никогда еще чужие мысли, переживания и угрызения не казались такими яркими и реальными. И никогда еще обрыв контакта не был таким болезненным и таким... Она отстранялась от чужого мира все дальше и дальше, заставляя себя не слышать, не видеть, не чувствовать, но где-то внутри нее, как шарик, затерянный в лабиринте, билось... сожаление? Ей хотелось, на какую-то неуловимую долю секунды, но все же хотелось остаться, слиться с чужим миром, сделать его своим и больше не быть... Инга стиснула зубы, но довела мысль до конца. Больше не быть одной. Вот чего ей хотелось.
«Ну вот еще! — разозлилась она. — Только не с Верочкой!» И злость помогла ей окончательно разорвать контакт.
В реальности и секунды не прошло, Верочка все также гордо и независимо шагала между партами, и с глухим стуком ударялись друг о друга толстые пластмассовые браслеты на запястье. Инга выпрямилась, по телу все еще прокатывалась слабость, кончики пальцев дрожат, от резких движений перед глазами все плывет, и голову нужно держать прямо. Но это все ерунда, это пустяки, пройдет. Главное, что она теперь знает Верочкин секрет, тайну. И не просто секрет, от которого, если вдруг всплывет на поверхность, Верочке будет только немного неловко и все. А настоящий. Тайна, разглашения которой Верочка боится больше всего на свете. И не важно, что этот секрет, в сущности, глупость, бред, плюнуть и растереть, через месяц все забудут, если держаться спокойно, если все обвинения встречать презрительной усмешкой и колко язвить в ответ. Но Верочка не сможет. А значит... Инга улыбнулась, дыхание выровнялось, сердце билось ровно. Значит, из Верочки можно теперь хоть веревки вить.
— Что ты вылупилась, Зимина? — со смехом произнесла Верочка.
Сама нарвалась.
— Шлюха, — шепнула Инга одними губами. Верочка споткнулась на ровном месте, сбила шаг. Столько обид и унижений, подножки и щипки, насмешки, записочки, листки с обзывательствами, незаметно приклеенные к спине, подброшенные в сумку презервативы, наполненные водой — это невозможно забыть и простить нереально. — Шлюха.
Верочка растерянно смотрела на Ингу, жалобно. Села за свою парту и сделала вид, будто что-то ищет в сумочке.
Инга ласково ей улыбнулась. Она чувствовала что-то странное, похожее на нежность. Она и не подозревала, что месть может быть такой сладкой и приятной.
Прозвенел звонок, и в класс торопливо вбежала учительница русского языка и литературы по прозвищу Леденец, громко крикнула: «Доброе утро, дети!» Ее появление заметили только отличники и примерные ученики вроде Корниловой. Барулин пискляво передразнил: «Дети! Дети!», чем вызвал приступ хохота на задних партах.
— Открыли все тетради! — заявила Леденец, старательно игнорируя шум. — Записываем тему урока!
Персональный мир учительницы был настолько не похож на миры, встречающиеся до этого, что Инга на время забыла о Верочке и сладких мыслях о мести. Мир учительницы был окрашен в нежные пастельные тона и испускал аромат свежесрезанных цветов и только что испеченного хлеба. Вокруг ее нескладной угловатой фигуры в растянутой вязаной кофте порхали крошечные бабочки, без боязни присаживались ей на плечи, до горизонта простирались изумрудные луга, по которым гарцевали белые крылатые пони. Когда Леденец смотрела в класс своими светлыми близорукими глазами, она видела не агрессивных и дерзких подростков, измученных запретами взрослых и собственными комплексами и страхами. Вовсе нет. Она видела милых и трогательных деток, о которых нужно позаботиться. Деток, которые тянулись к знаниям и наукам. И когда детки в очередной раз не выполняли задание и грубили в ответ, она страдала и искренне не понимала, что она делает не так.
Инга нахмурилась, разглядывая этот пасторальный мирок. Вид прекрасных длинногривых пони и аромат цветов вызывали у нее ощущение, похожее на ноющую зубную боль. Более отвратительного мира ей видеть не доводилось. Этот мир самым бессовестным образом обманывал своего владельца, не просто чуть-чуть искривлял реальность, внося в нее какие-то свои, не существующие элементы. А подменял ее полностью. Ненавистный мир Арены был в сто раз честнее. Перекрученный и раздираемый угрызениями совести мир Верочки никогда ей не врал, а всегда говорил правду, пусть и жестокую. А Леденец раз за разом обманывала себя. И делала это с наслаждением.
— Записываем! — повысила голос Леденец. Конец фразы потонул в общем гаме.
С задних парт доносилось шлепанье картами и увлеченное обсуждение вчерашнего выпуска «Нашей Раши», шушукались девчонки, кто-то играл по мобильнику, не потрудившись выключить звук. Белова разглядывала номер «Cosmopolitan» и задумчиво кусала губы. Заслонко, выставив ногу в проход между партами, демонстрировала Корниловой новые сапоги. Корнилова сдержанно завидовала. Как Леденец не билась, она не могла овладеть вниманием класса. Сама виновата.
Инга полезла в сумку и обнаружила, что там нет ни тетради, ни учебника, которые подходили бы для урока литературы. Достала безымянную тетрадь, со дна сумки выудила ручку. Как не плоха была учительница, но пренебрежение и неуважение к учебе со стороны ровесников казалось ей странным. Мир Храма научил ее ценить знания и с почтением относиться к старшим. Но сенсею, конечно, было не в пример легче. Он не боялся видеть окружающее таким, каким оно являлось на самом деле.
Инга сжала пустой лабиринт, воспоминания о Храме нагоняли тоску. Она и не думала, что будет так скучать, так желать снова взять деревянное ведерко и, поскрипывая сандалиями по гравию дорожки, спуститься к роднику за водой, а потом медленно подниматься на холм. Но больше этого ей хотелось вновь идти по коридорам Дома, прислушиваясь к призывному пению дверей. И чтобы Сэм был рядом. Она выбрала не ту дверь, совсем не ту. И не понимала, что теперь с этим делать.
В соседнем ряду сидела Верочка, со скучающим видом разглядывала свой маникюр, деликатно зевала, терпеливо дожидалась звонка. Ее спокойный и невозмутимый вид раздражал, и Инга решила ей напомнить, кто Верочка на самом деле. От тетрадного листа оторвала узкую полоску, написала несколько раз «шлюха», скрутила в трубочку и метко кинула на парту Верочке. Та прочитала, и у нее заметно задрожали губы. Широко распахнутыми глазами она обводила класс, не понимая, кто бы мог это ей послать, пока не наткнулась взглядом на Ингу. Испуганно дрогнули ресницы, Верочка, не замечая, теребила записку. Инга чуть улыбнулась. Хочешь узнать, что такое страх, детка?
— Я все знаю, — проговорила одними губами.
В Верочкиных глазах вспыхнул панический ужас. Она сморщилась, будто вот-вот расплачется, и отвернулась. Склонилась над тетрадью, вжав голову в плечи. Инга чувствовала удовлетворение. Пусть эта маленькая дрянь на собственной шкуре узнает, каково это — жить в ловушке, под пристальным наблюдением, в ожидании издевок и насмешек.
На парту спланировал бумажный самолетик. Инга развернула и обнаружила внутри рисунок — грубо намалеванная женская фигура с гипертрофированными половыми признаками. И подпись — «Лохушка Зимина». Интересно, чье это художество? Барулина? Очень может быть. Повинуясь внезапному озарению, на обратной стороне рисунка Инга изобразила карикатуру — Верочку, которую везут на плечах Заслонко и Белова. Получилось на удивление похоже. Но Инга для надежности подписала каждую фигурку. И пустила листок по рядам. По классу понеслись приглушенные смешки и возбужденный гомон. «Во дает!», громко и с удивлением проговорил Барулин. Побелевшая от злости Белова вырвала листок у хихикающей Леонтьевой и показала Заслонко. Вдвоем они обернулись к Инге.
— Охренела? — четко произнесла Заслонко.
Инга показала им средний палец.
Наблюдающий за этой сценой Поспелов заржал и захлопал в ладоши.
— Клоун! — прошипела красная от злости Белова. Бросила уничтожающий взгляд на Ингу и придвинулась к Заслонко, они принялись оживленно перешептываться.
Инга погладила лабиринт в мешочке на шее. Ей было как-то странно, истерически весело, и она с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Они ведь ей ничего, совсем ничего не могут сделать. Наоборот, это она теперь может делать с ними все, что захочет. Она их не боится. И ей хотелось, чтобы быстрее произошло хоть что-нибудь. Чтобы разорвалось это томительное ожидание и она окончательно избавилась от прежней Инги Зиминой, безвольной и неуверенной, и от мучающих ее страхов.
В классе галдели. Учительница, потея и страдая, автоматически мямлила про любовь Татьяны к Онегину, а сама в очередной раз переживала свое педагогическое бессилие. За пять минут до конца урока все стали демонстративно собираться, поставили сумки на парты и с нетерпением ждали звонка. Барулин, Поспелов и Громов достали сигареты и вышли из класса.
Наконец, прозвенел звонок. Леденец, взмокнув от напряжения, прокричала что-то про домашнее задание. Ее никто не слышал, все устремились к выходу. Инга не двинулась с места. Впервые за долгое время она не спешила выйти из класса. Ждала, что будет. Ей было любопытно и по-прежнему истерически-весело. Шарик мелко дрожал на дне мешочка и колотился о стенку стеклянного лабиринта. Она успокаивающе сжала мешочек.
Деморализованная Верочка сидела без движения, завесив лицо волосами. Зато Белова и Заслонко развили бурную деятельность. Когда из класса вышла удрученная учительница, они вытолкали за дверь зазевавшихся одноклассников, неповоротливую Леонтьеву, Корнилову, которая начала подозревать что-то нехорошее. Заслонко рявкнула на сунувшихся было в помещение семиклашек и захлопнула дверь.
Белова повернулась к Инге, вытянутое лицо искривила гримаса презрения, толстые ноги с силой вбивали каблуки сапог в потрескавшийся линолеум пола. Ее мир формой напоминал цилиндр, поверхность которого была усеяна выступами, буграми и впадинами. Выступы шевелились, вытягивались, устремлялись к Инге, и, если прислушаться, то можно различить угрожающее шипение. Впрочем, совсем не обязательно было разглядывать мир Беловой, чтобы понять, что сейчас произойдет.
— Что это, Зимина? — спросила Белова, показывая смятый листок. — Что это значит?
Заслонко стояла у двери и следила, чтобы никто не вошел в самый неподходящий момент. А Белова подходила все ближе, размахивала листком, испускала едкий запах гнева, от нее веяло слабым, едва ощутимым теплом. Инга подумала, что эти двое, наверняка, не в первый раз проводят подобные операции по устрашению и уничижению тех, кто не угоден Верочке. Тщательно разжигая в себе злость, Белова внутренне была абсолютно спокойна и уверена, что сегодняшний случай — дело легкое, и она не встретит со стороны Инги никакого сопротивления.
— Что молчишь? Язык проглотила?
Заслонко хихикнула. Верочка подняла голову. Глубоко на дне ее голубых глаз плескался ужас, но она пыталась его скрыть и замаскировать, делая вид, что ее интересует происходящее.
— Что это такое?
Инга сжала похолодевшие пальцы. Ее напускную веселость словно рукой сняло. «Не бойся», начал было голос внутри, но Инга заставила его замолчать. Она не боится. Совсем напротив. А если и боится, то совсем другого. Того, что не сможет остановиться вовремя.
— А ты не видишь разве? — услышала Инга свой голос, спокойный, чуть ленивый. — Там все нарисовано. А для дураков — и написано.
Белова задохнулась от возмущения.
— Что, правда глаза колет? — ласково продолжала Инга. — Ведь вы двое у Верочки — как собачки на побегушках!
Вот тут Белова разозлилась по-настоящему. Инга интуитивно ударила в самую сокровенную точку, она и представить себе не могла, что Белова настолько близко к сердцу принимает любые намеки на свое положение, что порой она, действительно, чувствует себя просто девочкой на побегушках у Верочки и богатой Заслонко. Цилиндрический мир Беловой смазался, потерял свою форму, выступы устремились вперед, шипение резануло по ушам.
— Да ты... Я заставлю тебя проглотить это!
Ею двигала злость. И еще она была уверена в полной своей безопасности и безнаказанности. Это была ее ошибка.
Инга выскользнула из-за парты, послушное пространство класса подталкивало вперед и ускоряло ее движения, и в следующую секунду она обнаружила, что прижимает Белову к парте, завернув ей за спину руку в болезненном захвате. И при этом рычит, выплевывая из себя слова:
— Что ты сделаешь? Ну повтори! Я не расслышала...
Оторопевшая от неожиданности и дикости происходящего Белова даже не пыталась вырваться. Заслонко шагнула вперед и беспомощно оглянулась на Верочку. Но та смотрела пустыми глазами и было ясно, что она не понимает, что происходит и как поступить.
— Ну же... — прошипела Инга. Настоящая, долгими школьными днями культивируемая ненависть к этой троице прокатывалась по позвоночнику и глухо ударяла в голову, в висках шумела горячая кровь. Сдерживаться, ограничивать себя, быть благоразумной — зачем? Ведь сейчас она может отплатить сполна за все страхи и унижения. Искусственное небо Арены опускалось все ниже и ниже, уже можно было разобрать электронную музыку, слишком резкую, тревожащую. Если сосредоточиться, то можно уловить ритм в этой какофонии звуков, и понять, что это красиво. По-своему, дикой, звериной, пугающей красотой.
— Пусти... — прошептала Белова губами, разбитыми о парту. — Сучка...
Инга ухмыльнулась и чуть усилила захват. Белова вскрикнула и дернулась. Больно, наверное. Ну да, это должно быть больно. Тело Беловой стало горячим и мокрым, и пахло от нее теперь только кислым запахом страха. Далекой частичкой сознания, которая оставалась от прежней Инги, она умудрялась отводить правую руку назад, локоть деревенел, пальцы теряли чувствительность, ими становилось все труднее управлять. Самой собой становилось все труднее управлять. За широкими школьными окнами в ярком свете прожекторов раскинулась Арена, Цифа подошел к окну и заглянул снаружи в класс, нашел Ингу глазами, улыбнулся приветливо, непринужденно прикрывая ладонью лоб. Если бороться с собой, задушить свой страх, растоптать сомнения и уничтожить неуверенность и слабость, то что останется внутри тебя? Кем ты станешь, кем?
— Отпусти ее! — хлестнул голос.
Верочка стояла в проходе между партами, гневно сжимались губы, злостью горели глаза. Ее разорванный мир, изъеденный угрызениями и кислотой страха, вдруг плотным щитом обернулся вокруг Верочки.
Инга не верила своим глазам. За короткое время эта светловолосая дрянь пересилила страх разоблачения и вновь стала цельной. То, для чего Инге понадобились долгие дни и блуждания по коридорам Дома, Верочка сделала в течение одного стандартного урока. Никогда, никогда ей не сравняться с этой самоуверенной дрянью.
— Чего ты хочешь? Отпусти ее!
Чего она хочет? Инга рывком подняла Белову и оттолкнула от себя. Та отбежала подальше и теперь опасливо поглядывала, ее мир излучал коктейль противоречивых чувств — страх, злость, унижение, стыд, жажда мести. Но это было неважно, совершенно неважно. Инга покачнулась, опираясь на парту, на нее навалилась слабость, руки деревянные, словно чужие, горло сдавило, в виске тонкой красной ниточкой бьется боль. Но все это — неважно. Окружающее вдруг выцвело, потеряло объем, стало плоским, размытым и черно-белым, как на старой фотографии. Должно быть, что-то похожее чувствует альпинист, забравшийся на неприступную вершину и обнаруживший, что его опередили. Инге казалось, что ее отделили от остального мира стеклянной банкой, да еще и ватой обложили, и все, что у нее было — это всего лишь пепел, который теряет свои прежние очертания и уносится прочь под порывом ветра. Все утратило смысл, все потеряло значение. Чего она хотела, когда вышла из Дома? Она думала, что хочет доказать своим одноклассникам и, в первую очередь, Верочке, что больше не позволит над собой насмехаться. Неправда. Инга скривилась, ладони сжались в кулаки и ногти впились в кожу, но боли не было. Как ловко она обманула саму себя, провела, подменила одно другим. И она еще презирала учительницу по литературе за ее пасторальный мирок с пони и бабочками. А ведь она умеет проделывать фокусы куда как посложнее. На самом деле Инге хотелось быть такой, как все. Ей хотелось, чтобы одноклассники приняли ее, наконец, как свою, чтобы она больше не была одна, не была изгоем. Но она и прежде это знала, и теперь ясно видит. О да, теперь-то она полностью отдает отчет в своих желаниях! То, чего она хочет, — невозможно. Да, она может сломать руку Беловой и кому-нибудь еще, она может присоединиться к Рыжему, она может сделать так, чтобы ее оставили в покое и даже боялись. Но она по-прежнему будет для них — чужой. По-прежнему останется одна.
Невыносимо здесь оставаться, она должна уйти, оказаться как можно дальше от этого места. И никогда не возвращаться.
Посмотрела на застывшую на дороге Верочку, бессильно выплюнула:
— Шлюха.
— Ничтожество! — легко парировала Верочка.
Инга отодвинула ее и прошла мимо.
— Не связывайся со мной, — сказала напоследок в горящие злостью голубые глаза. Прозвучало хорошо, весомо. Но Инга знала, что это совсем не то, что ей было нужно.
Вышла из класса и побрела вдоль стены. Ей сейчас нужен был единственный человек на свете. Сэм. Да, порой он кричал и ругался, но он не отворачивался, когда видел ее слезы. Он действительно интересовался ею и принимал ее любой, и такой, какой она была, и такой, какой она хотела казаться. Рядом с ним она могла быть самой собой. Какая злая насмешка... Именно его не было и быть не могло в этом мире.
Инга устало села на подоконник. Кажется, сейчас она хочет попасть в Дом гораздо сильнее, чем желала вырваться из него прежде. Но что это ей дает? Мимо, как в замедленной съемке, медленно шли ее ровесники, мальчики и девочки, болтали, смеялись, хмурились, волочили на себе свои миры. Их голоса доносились издалека, как из-под толщи воды. Чужие люди, с которыми ее ничего не связывает. И никогда не связывало. Инга настолько далека от них, словно находится на другом конце Вселенной. В толпе вдруг мелькнула знакомая фигура. Женька. Брат шел, окруженный своими одноклассниками, что-то увлеченно рассказывал, они весело хохотали. Их детские мягкие миры легко меняли очертания, переплетались между собой. Не заметив Ингу, Женька свернул к лестнице и скрылся из виду.
Она вынула стеклянный лабиринт и вгляделась в переплетение коридоров. Разглядывание прозрачных стенок всегда успокаивало и приносило облегчение. Но сейчас пальцы испуганно дрогнули и чуть не выронили кубик. Пространство внутри перекручивалось, этажи менялись местами, стенки смыкались и размыкались, будто разевает рот рыба, выброшенная на берег. Шарик выкатился на ладонь и ударился о кубик. Отскочил, немного помедлил и, разогнавшись, снова ударился о стенку. Инга сжала шарик в руке. Так в Дом не попасть.
Прозвенел звонок, и коридоры опустели. Инга сползла с подоконника и устало побрела вниз, на первый этаж. Забрала в раздевалке куртку и вышла из школы. На улице было солнечно и по-весеннему ярко, чистое голубое небо отражалось в лужах, оголтело чирикали воробьи, по тротуарам семенили пенсионерки и молодые мамаши с колясками, и все, как одна, бессмысленно улыбались от солнца и тепла. Инга засунула руки глубоко в карманы куртки, подняла плечи и опустила голову. Дурное настроение гораздо легче переносится в хмурую дождливую погоду. А когда вокруг солнечно и все такие довольные и улыбаются, а у тебя на душе такая тоска, что выть хочется, чувствуешь себя совсем отвратительно. Инга пнула ногой камень. Чувствуешь себя изгоем.
Медленно, еле передвигая ноги, добралась до городского парка. Огляделась, сощурившись от яркого света. Вчера, тысячу лет назад, она также шла по этому парку и тоже не знала, как поступить и что делать. А потом все изменилось. Шарик тревожно заколотился о стены лабиринта, Инга привычно сжала мешочек рукой, потянула вниз так, что веревка врезалась в шею. Закрыла глаза. По обратной стороне век плясали яркие пятна. Вдруг на какую-то долю секунды пятна слились в одно, и проступило усталое лицо девушки, темные круги под глазами, красный рот. Так она выглядела в реальности. Совсем не похожа на капризную надменную красавицу, которую Инга встретила в мире Побережья. Та, о ком она давно забыла. Та, из-за которой Инга оказалась в запутанных коридорах Дома. Алла.
Инга распахнула глаза и провела ладонью по лбу. Вчера она попала в Дом, потому что Алла попросила проводить ее до дома номер шестнадцать по улице Родины. Она сказала, что ей очень нужно туда попасть. И Сэм говорил, что все попадают в Дом именно таким образом. Их просят проводить. Он думал, что все дело в тех, кто просит проводить. А все как раз наоборот. Дело в том, кто ведет. Только человек, которому некуда идти, а потому все равно, куда идти. Только тот, кто не видит для себя места в реальности, — только он способен найти дверь в Дом. Дверь на вход.
Инга быстро пошла по дорожкам парка. Проводник. Вот кто ей нужен. И поскорее.
В поисках проводника Инга весь день бродила по улицам, заходила в магазины, кинотеатры, кафе. Она видела персональные миры каждого встречного, геометрически правильные шары и кубы и перекрученные изломанные фигуры. Надежды и разочарования, сиюминутные желания и цель на всю жизнь, любовь, зависть, ненависть, страх, опасение, стыд, страх увольнения, страх заболеть, страх умереть, страх потерять родных, страх остаться одному — кислый запах страха, который ни с чем невозможно перепутать. Голова гудела от чужих мыслей и желаний, Инга выбивалась из сил и думала, что не выдержит больше. Но каждый раз, когда ей казалось, что она устала настолько, что не может сдвинуться с места и пошевелить рукой, силы находились и она шла вперед. Ей казалось, что если она сейчас отступится, то никогда не найдет проводника. И она брела по улице, вглядывалась в окружающих, легко проникала в самое сокровенное и также легко и незаметно выскальзывала обратно. В каждом человеке она встречала страх, либо глубоко внутри, замаскированный, либо прямо на поверхности. «Я боюсь оставаться один», нес в себе трехлетний малыш. «Я боюсь тараканов, жуков, муравьев и прочей мерзости», крошечным красным пятнышком подпрыгивал страх внутри симпатичной молодой девушки, которая шла под руку с парнем. «А я боюсь, смешно сказать, кинотеатров, — бормотало внутри солидного мужчины в сером пальто и с дипломатом в руке. — Да, боюсь кинотеатров, этой ужасной белой простыни, по которой двигаются плоские люди». Нет, нет, это совсем не то. Ей нужно что-то совершенно другое, отличающееся от остальных.
День угасал, быстро темнело, зажглись фонари. Улицы заполнились усталыми хмурыми людьми, торопливо возвращающимися с работы домой. Инга медленно шла в толпе и тихо, успокаивающе шептала сама себе: «Моя воля тверда, как сталь, моя душа крепка, как алмаз». Она старалась думать о соснах, устремленных в небо, о роднике, о том, как улыбалась и напевала Мэгуми, когда готовила обед. Она старалась думать о Сэме, напоминала себе, как он выглядит. «Моя воля тверда, как сталь, я отброшу свой страх». Ноги сами сворачивали в переулки, глаза мало что замечали перед собой, и когда перед ней вдруг распахнулось чужое огромное пространство, пустое, звенящее от безысходности и сосущего чувства опасности, она не сразу поняла, что это такое. Не осознала, что нашла проводника. Тонкая корка чужого мира хрустнула под ногами, и Инга провалилась, как под лед.

Она не замечает меня, даже не смотрит в мою сторону. Она права, потому что — кто я? Никто. Ничего не умею. Ничем не обладаю. Ни к чему не стремлюсь. Она не может мной гордиться. Я не оправдываю ее надежд. Она права в том, что хочет бросить меня и уйти к другому. Я ее понимаю, честно, понимаю. Если бы я мог, я бы тоже бросил себя и ушел. Мне все равно. Мне уже все равно. Я хочу исчезнуть из этого мира. Я хочу сквозь землю провалиться. Меня нет...

Инга с криком выбралась из чужого, опутавшего ее пространства, чужого и в то же время, такого знакомого. Огляделась. Она была на территории детского садика, песочница, маленькие качели и лавочки, низкие кусты, темнеет, где-то далеко горят фонари. Перед ней на детской скамейке сидел парень, ровесник, может быть, на год-два постарше. Он сидел неподвижно, безвольно опустив руки, полуприкрытые глаза смотрели внутрь себя и ничего не видели.
Инга отошла на два шага назад и осторожно потянулась к парню, устанавливая контакт. Но тут же испуганно дернулась и отшатнулась назад. Так вот как выглядит проводник... Собственное пространство парня походило на кокон, который двигался, закручивался, свивался, затягивался все туже и туже, не выдерживал натяжения и рвался. Его мир уничтожал сам себя. И это было страшно.
Белые обескровленные губы шевельнулись:
— Меня... нет...
Инга решительно потрясла его за плечо. Нужно было торопиться, иначе проводник вывалиться из реальности один, без нее.
— Эй, приятель!
Он не реагировал.
— Очнись!
Парень смотрел сквозь Ингу, белые губы медленно шевелились:
— Меня...
— Стой! — закричала Инга и ударила его по щеке.
Парень вздрогнул и ошалевшими глазами уставился на нее. Ошалевшими и вполне осмысленными.
— Ты чего? Больная?!
На себя бы посмотрел... Не давая ему задуматься над происходящим, Инга быстро выпалила:
— Где находится улица Кропоткина, дом три?
Почему именно Кропоткина? Она понятия не имела, существует ли такая улица в городе.
Парень заторможено огляделся, вяло показал рукой:
— Там... Выйдешь к парку, а потом...
— Проводи меня, пожалуйста! Я уже несколько раз выходила к парку, а потом не могу найти дорогу. Мне очень нужно туда попасть!
Парень смотрел безучастно. Он не имел ни малейшего желания помогать кому бы то ни было. Ему на самого себя было плевать, а на других — тем более. Но Инга не собиралась отступать. Она чувствовала, что близка к своей цели и все делает правильно. Инга была в контакте с его страшным миром всего несколько секунд, но этого времени было достаточно, чтобы понять, что гложет проводника. Какая-то женщина, девушка... Которая пренебрегает им...
— Проводи, и я помогу тебе! Чего ты хочешь? Хочешь, я поговорю с ней? Я помирю вас! Я могу, она ведь тоже женщина, она меня послушает.
В его пустых глазах вспыхнул интерес. Получилось! Он тяжело поднялся со скамейки:
— Хорошо. Я согласен. Идем.
Проводник двигался с трудом, будто больной, который много времени провел в постели. Шагал ссутулившись, держал руки в карманах, смотрел только под ноги и иногда пошатывался. Казалось, что он идет медленно, но Инга едва поспевала за ним. С окружающим пространством творилось что-то неладное, предметы становились зыбкими, прозрачными, наслаивались друг на друга, машина, дерево и собака могли существовать в одной точке и при этом собака бежала, машина ехала, а дерево, как ему и положено, стояло на месте. Несколько минут над головой висел голубь, прилежно махал крыльями, но не сдвигался при этом ни на йоту, а потом вдруг унесся прочь, будто подхваченный порывом ветра. Люди скользили мимо серыми безжизненными тенями. Проводник шел вперед, немой, безучастный, не обращая на окружающее никакого внимания. Инга подумала, что проводник искривляет реальный мир и даже не осознает, что делает. Неужели и она была такой?
Дорогу им перегородило шоссе, заполненное машинами, в темноте сияли огни, горели фары, удушливые выхлопные газы поднимались до небес, а сами машины походили на рыкающих чудовищ. Проводник, не задумываясь, шагнул в машинный поток, как в реку. Инга замешкалась, растерянно глядя в его удаляющуюся спину. Машины и не думали останавливаться.
«Не бойся! Не бойся...»
Инга сошла с тротуара. Холод лизнул ноги, поднялся вверх, к коленям. С усилием шагнула вперед. Пространство колыхалось, как вода, холод полз наверх, захватывая руки, плечи, шею. Инга задержала дыхание и нырнула с головой. Все померкло.
— Пришли, — сказал проводник.
Они стояли в узком переулке недалеко от центра города, темноту вечерних сумерек слегка разгонял свет фонарей, жилые дома высились мрачными безликими громадинами с провалами окон. Дом номер три по улице Кропоткина, одноподъездная многоэтажка, был зажат между обычными, ничем не примечательными домами. Дома номер три никогда не существовало в городе, искривленное пространство проводника пробило к нему туннель, который слоился, как горячий воздух над костром.
Инга радостно вспыхнула и шагнула к дому, но туннель тут же задергался, разрушаясь. Вход в Дом ускользал. Она обернулась к проводнику.
Тот вынул из кармана сотовый телефон:
— Теперь позвони ей. Скажи, что я... — он задумался.
Инга схватила его за руку. Вот глупец, нашел время! Она не позволит себе потерпеть поражение на пороге Дома.
— Сначала проводи меня до конца! Ты обещал. А потом я позвоню ей, и она поймет, что ты — лучший!
Парень кивнул и повел ее к дому. С каждым шагом пространство теряло свою реальность, смазывалось, истончалось, рассыпалось. Инга затаила дыхание и в волнении прикусила губу. Скоро она окажется там, где хочет быть.
Вход в дом преграждала тяжелая железная дверь с домофоном. Не обращая внимания на домофон, проводник потянул дверь на себя. Повеяло знакомым запахом Дома — пустой, искусственно очищенный воздух.
Не в силах больше сдерживать охватившее ее нетерпение, Инга втолкнула проводника внутрь. За ними мягко закрылась дверь, отрезая от реального мира.

Коридор
Они стояли в коротком узком коридоре, который вел в ярко освещенный холл. Инга расправила плечи и радостно заулыбалась. Она чувствовала, как по стенам бежит знакомая пульсация, как теплеет пол под ногами. Провела рукой по мягкой ворсистой стене. Не сдержалась и прижалась щекой. Наконец-то. В каком-то роде Дом был, несомненно, живым существом, и она была рада встрече с ним, как со старым добрым знакомым. Вынула стеклянный лабиринт и с облегчением увидела, как шарик, подпрыгивая, несется по первому уровню, лихо заворачивая на поворотах. Все вновь было на своих местах.
— Где мы? Что это за место? — парень, о котором она совсем забыла, водил по стене руками и пытался найти дверь, которой не было. — Куда ты меня завела?
Пространство вокруг него лихорадочно дергалось, Инге вдруг показалось, что она стоит на стене и вот-вот свалится на пол, потом, резко — на потолке, головой вниз. Желудок подпрыгнул к горлу. Преодолевая мучительную тошноту, она вошла в контакт с его миром, перехватила управление пространством и сделала так, как ей удобнее. Теперь и она, и проводник находились в одной системе координат.
— Да кто ты такая?
Он не заметил, что произошло. Да и не мог заметить. Инга не слушала его. Ее занимало другое. Вот, значит, как она выглядела в глазах Сэма — неуверенное, дергающееся туда-сюда пространство, непредсказуемо меняющаяся система координат. Вот что он имел в виду, когда говорил, что ей нужно учиться контролировать себя.
— Кто ты? Как отсюда выбраться? — повторял парень.
Он начинал ее раздражать. Его истерика совершенно некстати. Она должна как можно быстрее отыскать Сэма. Ингу вдруг обожгла запоздалая мысль — здесь, в Доме, могло пройти бесконечное количество времени, пока она была за пределами Дома. За это время Сэма могло занести куда угодно. Нет, она совсем не может возиться с человеком, который ничего не понимает, и понять сейчас не способен. Но и бросить просто так проводника в коридорах Инга не могла. В конце концов, если бы не проводник, она бы не оказалась снова в Доме. Теперь Инга понимала, почему Алла была так груба с ней в первые минуты пребывания в Доме. Да и потом тоже. Дом — это то, что нельзя показать, невозможно объяснить. Это надо осознать самому.
— Все бабы — пустые лгуньи, — уныло проговорил парень и пошел вперед по коридору, туда, откуда струился свет. Его пространство вновь сделало попытку перевернуться, но Инга это вовремя остановила.
— Постой, — позвала она и вдруг осеклась. Что-то давно уже тревожило ее, назойливым колокольчиком звенело на краю сознания. Что-то происходило, и на это давно пора было обратить внимание.
Она подпрыгнула, вывернула пространство этажа и глянула сверху. В лицо швырнули горсть ледяных брызг, знакомо похолодели руки и сжался желудок. По коридорам уже несколько минут гремело: «Внимание! Прорыв пространства! Группа перехват, немедленно...» Знакомый лязг и скрежет, отзывающийся стоном во всем теле, знакомый ужас, захлестывающий, затягивающий. Как все знакомо, но как же быстро она об этом позабыла. Люди в Доме — всего лишь непрошеные гости. А есть и хозяева. Жуткие, уродливые, кошмарные. Стражи.
Инга подбежала к парню и схватила его за руку:
— Бежим!
Он недовольно выдернул руку, и его беспорядочное пространство чуть не сбило ее с ног. Ах да, он же ничего не замечает, как слепой котенок. Как все отвратительно складывается.
— Слушай меня! — отчеканила Инга. — Нет времени на долгие объяснения. Ты тут новичок, ничего не понимаешь и не умеешь. Поэтому слушай меня и делай, как я скажу. Если я говорю бежать — беги, если я говорю прыгать — прыгай. Ясно? А теперь — закрой глаза!
За время ее речи парень несколько раз открывал рот и пытался возразить. Но в итоге сдался и послушно закрыл глаза.
Инга крепко взяла его за руку чуть выше локтя.
— Я тебя поведу. Глаза не открывай.
Зажмурившись, он вертел головой по сторонам. Проговорил, понизив голос:
— Здесь становится... опасно?
Молодец, начинает что-то чувствовать. Да и сложно не почувствовать, как содрогаются и дрожат стены, как все теплее и теплее становится пол под ногами.
— Опасно — не то слово, — буркнула Инга. — Но мы выберемся.
«Я становлюсь похожей на Сэма», пронеслось в голове.
Стараясь шагать быстро и удерживаться в одной системе координат, она довела парня до конца коридора. Впереди лежал холл, огромный, пустой, стены обшиты деревянными панелями, на полу наборный блестящий паркет, потолок расписан орнаментом. По всему этому великолепию струился ровный зеленоватый свет. Холл был небрежно наклонен по отношению к коридору градусов, примерно, на десять. Мелочь, но все равно неприятно.
«Внимание! Группа перехват, немедленно в точку прорыва!» — вибрировали стены.
Инга скрипнула зубами. Какое там — неприятно. Плохо, очень плохо. Стражи скоро будут здесь. Да еще и свет без видимых источников освещения... Кто знает, что выкинет этот красивый холл в самый неподходящий момент? На противоположной стороне холла темнела арка, вход в уютный и безопасный коридор. Чтобы до нее добраться, нужно пересечь холл по диагонали.
Взвизгнуло разрывающееся пространство, с лязгом и грохотом, с трудом передвигая тяжелые ноги, цепляясь за стены растопыренными конечностями, приближались Стражи, уродливые, невозможные.
Инга прикинула расстояние до темной арки. Она должна успеть. Просто обязана успеть. Другого выхода нет.
— Послушай, — шепнула проводнику, — сейчас пойдем вперед. Не быстро и не медленно. Обычным шагом. И глаза не открывай!
Парень кивнул.
Они ступили на блестящий паркет, и от их шагов сразу же побежала рябь, как по воде.
«Группа перехват! — дернулись стены, воздух стал горячим. — Цель обнаружена! Вероятность контакта тридцать семь целых и четырнадцать сотых...».
«О чем это они? — удивленно подумала Инга. — Чего они хотят? Вступить в контакт — со мной?».
Перед глазами пронеслось воспоминание о том, как она столкнулась со Стражами после ссоры с Сэмом. И как кто-то чужой и равнодушный мимолетно охватил ее всю, со всеми мечтами и страхами, мыслями, положениями и заблуждениями, дохнул холодом в душу, разглядел все до мельчайших подробностей и равнодушно отбросил. Это и есть контакт? Вот черт... Шарик с грохотом провалился с первого уровня лабиринта сразу на третий. Инга озадаченно прикусила губу. А что чувствовали люди, Верочка, мама и другие, когда она входила с ними в контакт? Как это было — для них? Ведь она их тоже познавала, и некоторых очень полно. Но ей и в голову не приходило подумать, чувствуют ли они что-нибудь при этом.
Пол вдруг разошелся под ногами, паркет раздробился на узкие полоски и взмыл в воздух, стены смялись гармошкой, орнамент на потолке стал выпуклым, объемным, вспыхнул яркими красками. Задумавшись, Инга потеряла контроль над окружающим, и подлый холл немедленно переродился, перевернулся сам в себя. Она и проводник теперь болтались в воздухе как поплавки, вверх-вниз. Одно радует — Стражей это неожиданно изменившееся пространство задержит на какое-то время.
Ресницы проводника дрогнули, на долю секунды он приоткрыл глаза, и пространство тут же закрутилось волчком. Во рту пересохло, уши заложило, словно Инга нырнула на глубину.
— Не смотри! — крикнула она и крепче стиснула локоть проводника.
Парень поспешно зажмурился, и сразу стало легче. Инга с шипением выдохнула сквозь стиснутые зубы. Нет времени размышлять о том, что было. Нужно разобраться с тем, что твориться вокруг. Стражи хотят вступить с ней в контакт? Но она этого — не хочет! И не позволит.
Свободной рукой Инга вытащила лабиринт, всмотрелась в переплетение стеклянных стенок, нашла шарик. Она была абсолютно спокойна, ни страха, ни смятения, ни растерянности. Стражи и холл-перевертыш — досадные неприятности, с которыми она справится. Шарик согласно бился в такт ударам сердца. Инга втянула в себя горячий воздух и на выдохе толчком захватила весь Дом, целиком. Тело вспыхнуло жаром, навалилась невыносимая тяжесть, Инга не застонала, зарычала, но дело было сделано. Дом был в ее руках, от первого уровня до последнего, до самого дальнего уголка, до самой крошечной комнаты. Послушная игрушка, которой она может вертеть, как пожелает.
Пальцы разжались, и кубик повис перед глазами. Шарик застыл неподвижно в центре, а лабиринт сам переворачивался, вращался, двигался вокруг шарика, стараясь угодить. Так и Дом переворачивался вокруг Инги, холл—перевертыш остался далеко позади, навстречу неслись темные коридоры, спокойные, безопасные. Не Инга шла по Дому, а Дом шел, бежал, вертелся вокруг нее. Тревожная вибрация стен утихала, Стражи потеряли ее след.

Инга упала на пол, на теплый мягкий ковер с длинным ворсом. Перевернулась на спину, посмотрела на лабиринт, который до боли стиснула в руке. Все в порядке, она справилась. У нее получилось управлять Домом, а значит, скоро она добьется того, чего желает. Нужно быстрее найти Сэма.
Она села. Их занесло в один из отдаленных уголков Дома, в просторный сумеречный коридор с кривыми неправильными дверями. Рядом ворочался парень, что-то бормотал, глухо ругался. Инга почувствовала себя виноватой. Этому парню пришлось нелегко. И что хуже всего, он не понимает, что происходит, и вряд ли осознает себя. Что с ним делать? Единственный вариант, который приходил ей в голову, это притащить парня в убежище Грогана. Это безопасное место, там он сможет придти в себя и сообразить, что делать и как теперь жить.
Парень вдруг вскочил на ноги и медленно, неуверенной дергающейся походкой побрел вдоль стены. Он и за пределами Дома выглядел как после долгой болезни, а теперь казался совсем больным и разбитым. Только глаза горели ожиданием и нетерпением на осунувшемся лице.
— Ты куда? — спросила Инга.
— Она зовет меня. Ты не врала. Она где-то здесь, рядом!
Он заулыбался счастливой улыбкой.
Инга передернулась от внезапного страха. Да что это с ним? Она поднялась и пошла следом.
Парень торопливо, насколько это позволяли ему скудные возможности, ковылял вдоль стены и разглядывал двери.
— Где-то рядом... Она рядом.
Видимо, он говорил о той, чье невнимание заставило его страдать. Девушка, из-за пренебрежения которой он вывалился из реальности и нашел путь в Дом.
Парень остановился около простой двери, которая была примечательна только своей формой — правильный пятиугольник, словно вход в огромный улей. Дверь тянула нехитрую песню: бормочет телевизор в гостиной, пахнет борщом, на кухне льется вода, на маленькой полочке над столом лежит записная книжка в кожаной обложке, в которую еще бабушка записывала любимые рецепты...
Парень торжествующе улыбнулся:
— Здесь!
И толкнул дверь.
— Не надо... — предупреждение застряло у Инги в горле.
Дверь с готовностью распахнулась. За ней была пустая белая комната. Белое дрогнуло и стремительно принялось заполняться предметами. Из ниоткуда выступила темная прихожая, ботинки и туфли на подставке, на вешалке плащи и зонтики-трость, похожие на аистов, сложивших крылья и перевернутых вниз головой. Сверху свесился желтый абажур с бахромой, в углу пристроились санки со спинкой, которую отец обил синим войлоком. По левую руку засеребрилось трюмо, на вязаную салфетку легли ключи, рядом возник телефон, узкий коридор вел на кухню, там зажегся свет и повеяло теплом, уютом и запахом еды. А дальше, слева, возникали комнаты: гостиная, спальня, бабушкина комната, заполненная родными и знакомыми вещами, нажитыми за долгие годы.
— Леша? — из кухни выступила, загораживая свет, темная фигура. Спросила ласково: — Леша, ты вернулся?
— Да... — ответил парень. — Мама!
И переступил порог семилетним мальчиком в синей школьной форме, с потертым рюкзаком в руках.
Дверь мягко затворилась.
Инга осталась в коридоре одна, передернула плечами, прогоняя очарование чужого мира. Вот, значит, как это происходит. Вот как из ниоткуда, из белой комнаты, создается персональный мир. Было в этом что-то противоестественное, пугающее, неправильное. Глядя на закрытую дверь, за которой расположился мир чужих желаний, которого секунду назад не существовало на свете, Инга подумала о Стражах. Впервые она подумала о них не как о жутком ожившем кошмаре, одно воспоминание о котором вгоняет в ужас. Нет. Деловито и отстранено она подумала о них, как о живых существах, пусть странных и непонятных. Они есть. Они существуют, здесь и сейчас. И этот Дом, со всеми его бесконечными коридорами и переходами, с тысячей дверей, помноженной на бесконечность, с вращающимися лестницами и холлами, без сомнения, принадлежит Стражам. А, значит, то, что здесь происходит, им зачем-то нужно. Зачем?
Она отбросила со лба волосы. Когда-нибудь, когда она станет достаточно сильной, чтобы выдержать присутствие Стражей, она узнает ответ на этот вопрос. А сейчас она хочет, наконец, оказаться рядом с Сэмом. Инга сосредоточилась и, перевернув пространство Дома, перенесла себя туда, где находился Сэм.

Дальше

Назад