Цифа развел руками.
— Куда торопиться? Давай поболтаем. Я редко встречаю интересного собеседника.
Сэму не нравилось, что Цифа не спешит вступать в бой. Горячка битвы перегорала в нем, искала выхода, он забыл об осторожности, хотелось быстрее, чтобы катана запела в руке, чтобы чужое тело отшатнулось в ужасе.
— Тебе понравился мой мир, верно? — с подкупающей улыбкой спросил Цифа. — Это мир для настоящих мужчин. Ведь ты в душе воин, я вижу. Зачем ты таскаешь с собой эту девчонку? Она для тебя только обуза.
Сэм быстро взглянул на Ингу, зрачки как точки, ноздри раздуваются.
— Ты не видел и половины того, на что способен мой мир. Эта арена — ерунда, песочница, манеж для малых детей. Оставайся, я забуду о контракте. Оставайся сам, и я покажу тебе арены гораздо увлекательнее.
Цифа говорил и медленно шел по окружности, удерживая Сэма в центре. Казалось, что он становится выше ростом и шире в плечах и кружит, кружит, как паук, запутывает свою жертву.
Инга прикусила губу. Ей стало ясно, что Сэму ужасно хочется остаться.
Сэм потряс головой, словно отгоняя назойливую муху.
— Твой мир — дерьмо, — сказал как выплюнул.
И бросился на Цифу.
Легкое разочарование отразилось на его лице, потом глаза азартно загорелись. Цифа из воздуха вынул огромный двуручный меч.
Инга чувствовала, как кровь из прокушенной губы течет по подбородку, во рту стало солоно. Она видела, что Сэм проиграл, не сделав ни одного удара. Явное превосходство Цифы, его меч, появившийся из ниоткуда, обозлили и напугали его. Он нападал второпях и уже не мог остановиться. Цифе достаточно было одного движения, и он с улыбкой ждал, когда Сэм в отчаянии сам налетит на лезвие. Разве можно победить бога в его собственном мире, созданном для сражений и убийств?
Шарик бился в стеклянном лабиринте, музыка выла на одной ноте, будто старый кассетный магнитофон тянул пленку. Медленно, преодолевая сопротивление этого подлого мира, Инга поднимала руку, сладкая ожидаемая судорога сводила пальцы, ребристая рукоятка ложилась в ладонь, под кожей от предплечья к запястью катилась пуля, отлитая из ненависти. В голове нарастала боль, в глазах темнело. Затвор щелкнул, и пуля полетела, направляемая Ингой. Как сладко, как приятно дать волю своей ненависти, пусть летит, разрушая все на своем пути.
Цифа резко откинул голову назад. На лбу появилась дырочка, из которой плеснуло красным.
— Что? — он бессмысленно смотрел на Ингу, на пистолет в ее руке. — Откуда?
Механически отбил удар Сэма. Но на большее уже не был способен. Кровь заливала ему глаза, капала на грудь. Меч бестолковой железякой упал на асфальт. Цифа покачнулся.
Инга зажмурилась, она не устояла, поддалась искушению, она не виновата, это проклятый мир загнал ее в ловушку, из которой не было выхода. У нее не было другого выбора! Закрыла глаза ладонью. Закрывай не закрывай — бесполезно. Она чувствовала, как умирает этот мир, гаснут далекие арены, будто кто-то методично выключает в комнатах свет, покидая дом, в который больше никогда не вернется. Жизнь покидала этот мир так же, как покидала Цифу.
Сэм потянул Ингу за локоть.
— Нужно уходить.
Она затрясла головой. Темнота окружала маленькую арену, подступала к школе, захватывая сантиметр за сантиметром.
— Я убила человека, — потрясенно прошептала она. Если бы она могла, она бы выкинула беретту Кугуар, чтобы больше никогда не прикасаться к ней. Но как можно избавиться от того, что является частью тебя самой?
— Нашла из-за кого переживать. Теперь он вдоволь наиграется со смертью. Уходим!
Он обнял Ингу за плечи, с легкостью перевернул уменьшающееся пространство. Дверь возникла в воздухе, на расстоянии вытянутой руки. Сэм распахнул ее, они прыгнули вперед и растянулись на гладком мраморном полу. Пространство за их спиной стянулось в одну точку.

Коридор
Мраморный пол содрогался, стены шевелились, как живые, потолок раскачивался рывками. Сэм оттащил Ингу от затягивающейся как рана двери. Сморщившись, выковырял из запястья темный квадратик и бросил на пол. Контракта, связывающего его с миром Арены, больше не существовало. Самого мира, впрочем, тоже.
Инга встревожено озиралась. Сквозняк гулял по коридору, заунывно пел, мычал, как от боли. Она дотронулась до шершавой стены. Теплая и дрожит. Сосредоточилась, вывернула пространство и осторожно глянула сверху. Дохнуло холодом и подвальной сыростью, ударило в грудь, разметало волосы. Чужие звуки вонзились в голову, как кинжалы, не хочешь, а услышишь. «Внимание! — гремело по этажу. — Уровень F3, секция северо-восток, ячейка номер 314! Разгерметизация и возможное уничтожение пространства! Повторяю!». Слышался грохот и лязг, растопырив во все стороны иглы, шли Стражи, бухали металлическими ногами, волочили за собой неподъемные, звякающие тени.
Она заорала и шлепнулась на спину.
— Ты что творишь? — недовольно закричал Сэм.
— Стражи! Идут!
Ноги не слушались, елозили по полу, пыталась опереться на локоть — он подламывался. По соседнему коридору топал невозможный ужас, гремел жуткими механизмами. «Внимание!» — освещение померкло, а потом замигало.
Сэм изменился в лице и потянул Ингу за руку.
— Черти их принесли! Уходим!
Она не могла подняться, беспомощна, как ребенок, и больше всего хочется сжаться в комок, зажмуриться и надеяться, что эта жуть не заметит и пройдет мимо, как в прошлый раз.
Сэм подхватил ее на руки и побежал по дергающемуся коридору. Инга с облегчением уткнулась ему в грудь. Вот так хорошо, ничего не видно. Но ничего не слышать не получалось. «Стойте! — рыкнуло сзади. — Остановитесь!». Пространство прогнулось, стены смялись гармошкой, обжигающая волна лизнула ногу. Инга поняла, что ее зацепило и тянет назад, как на аркане. Извернулась и вдруг закрутилась веретеном, окружающее скакало вокруг, как безумная карусель. Верх, низ, лево, право — все смялось. И все укрыла темнота.
— Открой глаза! — сказал знакомый голос. — Открывай, мы в безопасности.
— Сэм? — горло болело, голос хрипел. Приоткрыла один глаз.
— Ну наконец—то!
Инга огляделась. Они были в коротком тупиковом коридоре, узком и с высоким потолком. На полу лежал толстый ковер, сверху свешивалась громадная хрустальная люстра, стены обиты бархатом и щедро украшены лепниной и позолотой. В целом безопасный коридор.
— Где это мы?
Сэм виновато пожал плечами.
— Не знаю. Кажется, я изобрел телепортацию, и нас занесло в дальний угол Дома. Никогда здесь не был. А ты отрубилась и в сознание не приходишь. Я чуть не поседел от страха.
— Извини, — смутилась Инга. — Я не специально... эти Стражи...
— Жуткие твари! Из чьих кошмаров только вылезли?!
У Инги отлегло от сердца. Рядом с ней был прежний Сэм, а не машина для убийств из мира Арены.
Она села, опираясь спиной о стену. И вдруг с недоумением уставилась на руки. В левой по-прежнему был зажат кубик. А правая была стиснута в кулак. Разлепила пальцы. На ладони лежал крошечный металлический шарик. Внимательно осмотрела кубик — ни трещинки, ни скола, ни разлома. Шарик оказался за пределами лабиринта, выскочил за рамки отведенного ему пространства. Она так долго смотрела на него неподвижным взглядом, что Сэм забеспокоился.
— Ну ты чего? В порядке? Не молчи! У тебя что-то болит?
— Посмотри...
— Твоя игрушка сломалась? Забудь, это к лучшему.
— Нет, ты не понял... Посмотри... — Спутанные в клубок мысли крутились в голове, ухватить за хвост и распутать — все станет ясно, все просто. — Я знаю, как найти дверь на выход!
— Как? — у него удивленно расширились глаза.
— Смотри, — заторопилась она. — Как мы выходим из чужих миров? Мы переворачиваем пространство и открываем дверь. Но мы все равно остаемся внутри Дома. Чтобы выйти из Дома, нужно перевернуть его пространство, все сразу, целиком!
— Сдурела... — пробормотал Сэм. — Перевернуть весь Дом? Ты хоть представляешь себе, что это такое? Он же огромен!
Инга бережно спрятала кубик и шарик в мешочек на шее. После встречи со Стражами что-то в очередной раз сдвинулось в ее сознании, и теперь ей не требовалось одобрение других. Она и так знала, что поступает правильно.
— Это наш единственный шанс. Я уверена, не существует карт, где указана дверь на выход. Они все фальшивки. Только мы сами можем выйти за пределы Дома.
Она поднялась на ноги, повела плечами. Прежней слабости как не бывало, никогда еще она не чувствовала себя такой сильной и энергичной. Потрогала ладонью стену, слегка надавила. Поверхность послушно прогнулась. Инга с улыбкой повернулась к Сэму.
— Ты хочешь? Прямо сейчас? — недоверчиво спросил он.
— А чего ждать? Или ты боишься?
— Я боюсь?! — немедленно вспыхнул Сэм. — Да мне этот Дом уже поперек горла!
— Тогда — давай?
— Начинай, — буркнул он. — Я подстрахую.
Инга протянула ему руку. Прежде она во всем полагалась на Сэма, не спорила с его решениями, доверяла его авторитету. Теперь она стала ему равной. Повела свободной рукой вверх. Коридор тут же повиновался, обитая бархатом стена оказалась над головой, другая — под ногами. Но этого мало, очень мало. Инга захватывала все больше и больше пространства, перевернула этаж, захватила верхний и нижний... два этажа вниз, три, четыре... пять этажей вверх... Сколько же всего этажей в Доме? Ближнее пространство быстро крутилось, далекое — поворачивалось медленно, с неохотой. Она врастала в Дом, удары сердца бухали в такт вибрации стен, она смотрела светильниками и ощущала вкус шершавыми языками ковров, стены теперь были кожей, вращающиеся лестницы — венами, по которым с трудом текла густая кровь. Инга через силу втягивала горячий воздух, тяжесть ложилась на грудь, давила на плечи. Но она чувствовала, как поддерживает ее Сэм, подталкивает, тянет вперед, и поэтому не останавливалась.
На одном из далеких этажей вдруг плеснуло холодом и страхом, со звяканьем расправились шипы, с лязганьем повернулись безобразные головы. «Попытка прорыва!» — грохнуло в тишине. Инга заорала и испугалась собственного голоса, хриплого, ржавого. Впервые страх придал ей сил, и она захватила весь Дом целиком.
Со скрипом раздирая пространство, с лязганьем и визгом двигались Стражи, задевали стены растопыренными иглами, окованные железом ноги оставляли следы на полу коридоров. «Стойте!» Воздух кипел, звук вился вихрем. Поздно. Инга держала Дом в руках.
Нужно было очень любить мир Храма. Нужно было очень ненавидеть мир Арены. И нужно было очень желать выбраться из Дома. Тело наливалось тяжестью, волосы трещали от разрядов электричества — Инга с размаху перевернула Дом.
Дверь возникла рядом, протяни руку — и вот она, в шаге всего. Распахнулась сама, оттуда брызнуло дождем, потянуло выхлопными газами.
Обессиленная, Инга повалилась на пол и увидела, как по коридору топают к ним Стражи, таращат огромные фасеточные глаза. Сэм подхватывал ее на руки, что-то беззвучно кричал, она не понимала. Все звуки стихли, краски стерлись, все померкло перед надвигающимся ужасом. Плеснуло изнутри отчаянием и злостью. Кто они такие? Что им нужно? Проклятые.
В стиснутых, побелевших от напряжения пальцах появилась беретта Кугуар, и вся ненависть к Стражам, взращенная на страхе, воплотилась в одной пуле. Пространство разорвалось от выстрела, стены покрылись извилистыми трещинами. Отдача швырнула назад, и Ингу выкинуло в дверь на выход.

Школа
Небо серое, асфальт грязный, вода в лужах холодная, воздух влажный, пахнет прелыми листьями и мокрой землей. Темнеет. Холодно. Инга сидела на асфальте и смотрела на свои ладони, грязные, покрытые крупинками земли и песка. Должно быть, она упала на землю и испачкалась. Вытерла руки о колени и заметила, что кожа на ногах покрыта мурашками. Потом поняла, что дрожит. Оглушенное сознание воспринимало действительность кусками: дерево, песочница, черные, словно лакированные, пакеты, фонарь — отдельные предметы, никак не связанные между собой. Она облизывала сухие губы, медленно переводила взгляд. Кусочки с неохотой складывались в одно целое, как гигантский пазл. Вокруг был обычный двор, запертый между жилыми домами, в окнах которых горел свет. У подъездов стояли пакеты с мусором, в песочнице забыто детское желтое ведерко, голые деревья роняют крупные капли, вечереет и моросит дождь. Это был настоящий, никем не придуманный мир. Им удалось, они вышли за пределы Дома.
— Сэм... — тонким голосом позвала Инга, ожидая, что он сейчас откуда-нибудь выйдет, из глубины двора, из-за угла дома. — Сэм!
Но его не было.
Она дернулась, обдало жаром. Обернулась, ожидая увидеть за спиной... что? вход в Дом? незапертую дверь? Вокруг не было ничего такого, что выбивалось бы из картины обычного спального района. Она обхватила голову руками и мучительно заныла. Это было жестоко, это было невозможно — выйти из Дома одной, без Сэма. Проклятые Стражи, это все из-за них, они задержали его, не позволили выйти. По какому праву они распоряжаются их судьбами, заманили в Дом и не позволяют его покинуть? В волнении она схватилась за мешочек на шее, нащупала привычные грани стеклянного лабиринта. Она должна вернуться обратно в Дом. Вернуться за Сэмом.
Поднялась на ноги, сделала шаг и вдруг закружилась голова. Через двор шла пожилая женщина в кожаной куртке, несла пакеты с продуктами, устало смотрела перед собой. Пространство вокруг нее едва заметно искривлялось, мрачнело, наполнялось тревожащими шорохами и звуками. Женщина настороженно оглядывалась, уверенная, что если она идет в одиночку по пустому темнеющему двору, то ее ожидает опасность. Инга удивленно ее разглядывала — женщина двигалась в огромном персональном мире-пузыре и ничего не видела за его пределами. Плотные стенки пузыря вдруг дрогнули, прорвались, и Ингу затянуло в чужой мир.

Устала, устала... молоко по сорок восемь рублей, подсолнечное масло — восемьдесят девять, забыла купить спички, как всегда, всегда что-нибудь забудешь, как зайдешь в этот супермаркет, так там и провозишься, понастроили вот, чтобы мы деньги тратили, Манька не купит, не догадается, суп стоит в холодильнике и тот не найдет, устала, ботинки промокают и непонятно где? как? идешь — аж хлюпает, весну дохожу, осенью куплю новые, масло по восемьдесят девять — дорого...
И дальше — глубже: пятьдесят три года, в институте комсоргом была, всегда активистка, всегда за справедливость, никакой работы не стеснялась, а теперь — скоро пенсия, и как жить? с мужем разошлась, а зря, молодая была, горячая, казалось, все могу, со всем справлюсь, беду руками разведу, а теперь—то совсем другое, и пусть бы хоть кто-нибудь рядом, ворчал, курил, храпел по ночам, пил пиво и смотрел футбол на кухне, все лучше, чем одна, Манька не в счет, у нее своя жизнь, что мешать, зачем навязываться? не буду...

Инга с трудом ограничила себя в пространстве, чтобы она, Инга, отдельно и чужая тетка — отдельно, выбралась из чужого, липкого, затягивающего, на четвереньках заползла за чахлые голые кусты. Что это такое? Никогда такого не было... По двору шла женщина с пакетами, а вокруг нее колыхался, шевелился, дрожал ее собственный мир. Инга представила, что забегает в комнату и крепко закрывает дверь. Получилось, чужой мир она больше не видела. Женщина подошла к подъезду, набрала код домофона и хлопнула железной дверью.
Инга покинула двор и вышла на улицу. Желтым светили фонари, по тротуару шли редкие прохожие. Расслабилась, и тут же закружилась голова, потеплели руки, снова видела — каждый человек двигался в своем персональном мире, через его призму воспринимал окружающее, оценивал и, в сущности, видел каждый свое. Инга выдохнула, провела по лбу грязной ладонью. Ее била мелкая дрожь. Она не знала, как следует относиться к тому, что она видела. Поэтому выбрала самый простой вариант — не думать об этом и не воспринимать. В конце концов, что ей за дело до других? Важен только Сэм и то, что он остался в Доме.
Но она так устала, ей нужно отдохнуть, в таком состоянии невозможно найти Дом, а уж тем более туда попасть. Что ей делать? «Домой...» Инга нахмурилась, медленно, с трудом припоминая, что в этом мире у нее есть дом, родители и... и младший брат Женька. Родной любимый братик. Как она могла все это время совершенно его не помнить?
Холодом кольнуло в сердце. Обмирая от страха, она сунула руку в карман и достала красную пятитысячную. Все в порядке, не потеряла, деньги — вот они. Да-да, теперь она все вспомнила и прекрасно все понимает, искалеченная память восстановилась. Она помнила жалкое лицо Женьки и тот страх, который грыз его изнутри — он задолжал, и его долг непомерно высок, пять тысяч, неслыханная, недостижимая сумма. И поэтому она должна идти к Рыжему из 8 «Б», как-то просить, стараться его разжалобить, унижаться, умолять, терпеть насмешки и сделать все, да, теперь она хорошо осознавала то, в чем боялась прежде признаться самой себе — сделать все, что он скажет. И это пугало ее ужасно, до тошноты, до дрожи в коленях. Неудивительно, что она постаралась об этом забыть, как только появилась возможность. Провалы в памяти не были чьим-то злым умыслом. Это было ее собственное невысказанное желание.
Инга сжала деньги. Время, проведенное в Доме, ничего не значит для реального мира. Тут вечер еще не наступил, и Рыжий еще даже не пришел на школьный двор, где будет ее ждать. Но она уже не та, что утром. Она — не боится.
Все было решено. Сначала она немного отдохнет и придет в себя, отдаст Женькин долг, а потом вернется в Дом.
Побрела дворами и закоулками, чтобы не привлекать внимание прохожих своими голыми руками и ногами в то время года, когда все ходят в куртках и кутаются в шарфы. С каждым шагом идти становилось все легче, тело восстанавливалось, дышалось легко и ровно. Вскоре Инга побежала, с удовольствием отталкиваясь от земли. Изнуряющие тренировки сенсея в мире Храма не прошли даром. В своем дворе пробежала у стены дома, под окнами, чтобы дотошные соседки случайно не заметили, в каком виде она возвращается. Взлетела вверх по лестнице и нажала на кнопку звонка. От родной двери, обитой старым поцарапанным дерматином, веяло теплом и уютом. Послышались шаги, и детский голос спросил:
— Кто там?
Сердце дернулось и радостно затрепыхалось. Женька... братик.
— Это я, Инга, — голос хрипел от волнения. — Открывай.
Щелкнул замок, дверь приоткрылась. В полумраке коридора стоял Женька, тощий, с острыми локтями и коленками, похожий на цыпленка.
— Инга? Ты чего, ключи забыла?
Растерянно ее разглядывал, удивленно приоткрывал рот. Хотелось схватить его, обнять, прижать к себе, маленького, родного. Сознание вывернулось из-под контроля, и увидела Женькин мир — маленький мутный пузырь, в котором ярко полыхает страх и унижение, едко шипит гордость, ядовито и бессильно клокочет злость. Страшно идти в школу, там Рыжий со своей бандой, там одноклассники, перед которыми стыдно выглядеть лохом, страшно сказать отцу, невозможно рассказать маме.
Инга мягко провела ладонью по Женькиной голове, по нестриженым волосам. Когда-то давно в мире Храма она дала слово защищать то, что ей дорого. Младший брат, его доверчивая и стеснительная любовь — вот то, чем она всегда дорожила. То, ради чего она стремилась выйти из Дома. Она могла оставаться равнодушной к враждебности матери, к насмешкам одноклассников и ненависти Верочки. Но она не могла быть безучастной тогда, когда плохо Женьке.
Его крошечный мир вдруг раскрылся навстречу, и Инга оказалась внутри. Взяла себе его страх, растворила слабость, отогнала злость. Это было так, будто берешь в руки недельного котенка, будто поднимаешь выпавшего из гнезда птенца — боясь причинить вред неловким движением. Она делала это впервые, но была уверена, что поступает правильно. Женькино лицо разгладилось, успокоилось, глаза посветлели. Ноги подкашивались от слабости, но Инга нашла в себе силы и также мягко и нежно завершила контакт.
— Жень, я нашла деньги. Вот, смотри.
Женька недоверчиво потрогал купюру и засиял от радости.
— Ух ты, здорово! Как тебе это удалось?
— Потом расскажу. Я сейчас в душ, а ты найди мне что-нибудь поесть. Я ужас какая голодная.
Женька кивнул и умчался на кухню. Его пространство звонко и упруго прыгало вокруг него, идеально ровное, красные всполохи страха еще мигали, но все реже и слабее.
В ванной Инга пустила воду погорячее и посмотрела в зеркало. Страшилище. Вся грязная и поцарапанная, волосы растрепаны, на плече замасленная повязка. Переложила деньги в мешочек с лабиринтом, сняла майку и шорты и выкинула в мусорное ведро. Размотала повязку, потрогала пальцем четыре круглые затянувшиеся ранки, там, где вонзились когти Грогана. Потом долго сидела в ванне, расчесывала волосы, распутывала колтуны. С головы сыпался песок, листья и мелкие веточки, которые, должно быть, запутались в волосах, когда она с Сэмом пробиралась через кусты в мире Арены. Промывала волосы шампунем, терла кожу мочалкой, стояла под контрастным душем. Окружающее было прочным, твердым и реальным до мелочей: сколы и трещины на старой кафельной плитке, потрескавшиеся наклейки с Ванн Дамом на зеркале, тюбики с остатками крема, которые мать упорно не желала выкидывать — Инга была дома, в самом реальном из миров.
Вылезла из ванны, замоталась в куцее полотенце. Кожа по-прежнему была коричнево-золотистой, но не такой темной, как в Доме. Похоже на сильный загар. Волосы оставались белыми, а вот лицо... поразительное было лицо. Инга глядела в зеркало и припоминала, когда же она видела себя в последний раз? Когда носила воду в мире Храма и пыталась рассмотреть свое изображение в ведерке. Теперь лицо было треугольным, худые щеки, острый подбородок, четко очерченные брови, глаза кажутся огромными, пронзительными. Инга сама себе кого-то напоминала, вот только кого именно — неясно.
Вышла из ванной, прижимая к груди мешочек с лабиринтом и деньгами, шагнула по коридору. Вдруг ноги подкосились, голова поплыла, тошнота подступила к горлу — из комнаты вышла мать. Пространство плясало вокруг нее, неслось вскачь, вились змейками цветные ленты, сыпалось конфетти, громыхал оркестр, в театральном буфете продавали мороженное и лимонад, все было сладким, навязчивым, липким, жизнь уходила и махала на прощанье шифоновым платком, а ведь, казалось, совсем недавно она, девочка, шла за хлебом с сеткой в руках, и вот не успела оглянуться — взрослая дочь в девятом классе, и с сетками давно уже никто не ходит, на прошлой неделе нашла ее в шкафу, красную, спутавшуюся, хотела выкинуть и не смогла — жалко... так, о чем это я? ах да, жизнь, всю жизнь в театре даже не на вторых, на третьих ролях, на четвертых, но и за них нужно побороться, нужно зубами выгрызть эти третьи и четвертые роли, а кому-то раз — и пожалуйста, не успела закончить училище, и сразу роль Марианны, возлюбленной Робина Гуда, а ты так и играй третьего слева разбойника с одной-единственной репликой «Зарежу!», вот она идет, высокая, стройная, ноги длинные, зубы белые, смотрю на нее и думаю, если она такая взрослая, значит, я — старушка совсем? или я еще ничего, еще могу обольщать и прельщать, есть во мне женственность и загадка, то, что влечет и манит, и дразнит, то, что годами накоплено, то, чего у этих молодых, целлулоидных, пластмассовых никогда...
Инга с усилием оборвала контакт, смолчала, ни пикнула, на лице ни один мускул не дрогнул. Отношение к ней матери не были новостью. Прежде Инга и без контакта понимала, что мать не любит ее, что, глядя на Ингу, она видит только свои прожитые годы.
— Инга... — мать подошла ближе, худенькая, коротко стриженная, в уголках глаз мелкие морщинки, кожа неухоженная, вечно раздраженная из-за грима. Близоруко сощурила глаза. — Что это с тобой?
— Автозагар, — соврала Инга. — И волосы покрасила.
Мать с сомнением потирала подбородок.
— Тебе не идет. Так кричаще получилось, вульгарно.
Никто и не сомневался, что ей не понравится. Матери не нравилось все то, что Инга делала самостоятельно.
Инга молча обошла ее и пошла в спальню, крошечную комнату, которая была ее и Женьки.
— А-а... автозагара у тебя не осталось? — спросила в спину мать.
— Не осталось.
Захлопнула дверь и вздохнула с облегчением. Как теперь жить, как справиться с этим жутким умением проникать в сознания других, видеть чужие миры? Что такое Дом, что он с ней сделал и кому это было нужно?
«А тебе нравится, — произнес голос внутри. — И с каждым разом получается все лучше и лучше. Интересно, можно ли управлять пространством других людей? Влиять на чужие миры так, как повлияла на Женькин?»
Инга положила мешочек на кровать, закрыла полотенцем, вытянулась в струнку и легко перевернула пространство комнаты. Пол взмыл вверх, потолок лег по ноги. И ни одна вещь не дрогнула, не сорвалась с места, даже пыль по-прежнему лежала ровным слоем на шкафу, на книжных полках. Побежала по стене, по потолку, сделала выпад, сальто, перевернула комнату обратно и приземлилась на пол. Удовлетворенно улыбнулась. Приятно, когда все получается.
Полезла в шкаф за одеждой, и тут открылся приятный сюрприз — вся одежда, которую носила прежде, была велика, джинсы не держались на талии, свитера висели мешком. Она прилично похудела, пока была в Доме. Натянула прошлогодние джинсы и свитер.
— Инга, я принес, — в комнату вошел Женька, поставил на стол кружку с чаем и тарелку с бутербродами, толстые ломти колбасы на криво порезанных кусках хлеба.
— Спасибо.
Она взяла бутерброд, жадно откусила, желудок болезненно сжался, во рту было сухо, челюсти ворочались, как чужие. Глотнула чаю, обожглась, закашлялась, с трудом проглотила. Да, это не рацион П-2, тут все настоящее. Дальше пошло легче, тело смирилось с тем, что придется поработать, чтобы переварить пищу.
Женька сидел у компьютера, но не играл как обычно. Серьезно спросил:
— Хочешь, я пойду с тобой?
Инга покачала головой.
— Нет. Не волнуйся, все будет в порядке.

На улице было темно и пустынно. Инга быстро прошла два жилых двора, отделяющих ее от школы. Не стала идти к калитке, а перебралась через школьный забор и тихо, стараясь не поскользнуться в грязи, пошла через мокрые кусты. Вечерами территория школы была особенно мрачной, здесь было полно укромных уголков, которые облюбовала местная шпана, и соваться сюда без причины не стоило. Школа высилась по правую руку, темные окна выглядели безжизненными провалами. Инга вспомнила Арену и поежилась. Если бы рядом был Сэм, все было бы гораздо проще.
В глубине школьного двора за спортивными турниками будто нарочно был устроен уютный уголок, отгороженный с одной стороны забором, а с двух других — нелепыми бетонными сооружениями с квадратными дырками. Когда-то давно, когда еще отец учился в школе, старшеклассники здесь сдавали экзамен по гражданской обороне. Теперь экзамены по обороне никто не сдает, и тут обосновалась банда Рыжего. Инга подкралась ближе.
Они были там, в темноте, щелкали зажигалками, звенели бутылками и гоготали. Их миры колыхались уродливыми бесформенными фигурами, на поверхности шевелилось что-то грязное, зловонное, хищно разевало беззубый рот, нет-нет, она не желает это видеть, она не станет смотреть... Но не слышать их голоса не получилось.
— Когда уже она придет, заколебался ждать, тля...
— Придет, куда денется.
— Придет, придет... Морозим тут яйца без толку. Вот если через пять минут не придет, я ухожу. Мне надоело!
— Валяй. Только потом не ной, что тебе опять ничего не досталось.
— Ха, Удод! Ну ты, в натуре, полный удод! Думаешь, тебе тут что-то обломиться? Только подержаться если. Рыжий на нее запал. Верно, Рыжий? Запал на цыпу, кралю-дралю?
— Заткнись, — произнес Рыжий лениво и презрительно.
Темнота разразилась гоготом, щелкнула зажигалка, осветила на миг прыщавый подбородок, кто-то сплюнул.
Инга поняла, что сжимает кулаки так сильно, что ногти впились в ладонь. Их там трое, Рыжий и те двое, кто был с ним в туалете младшего корпуса. Нащупала в кармане деньги и пошла вперед.
— Оп-па! — глумливо улыбнулся парень. — Явление! Цыпа-дрыпа! А мы уж заждались!
Прыщавое лицо, вонючая сигарета во рту, а вокруг нервно дергается его мир, наполненный страхами и грязными ночными желаниями.
Инга остановилась на безопасном расстоянии и вынула деньги. Красная пятитысячная засияла ярким пятном на черном фоне.
— Рыжий, я принесла деньги.
Такого поворота они не ожидали. Рыжий глупо молчал, уставившись на деньги. Его дружки ждали, не зная, как себя вести.
— Принесла? — Рыжий швырнул сигарету под ноги и пошел к ней, протягивая руку к деньгам. — Сейчас посмотрим, что ты нам принесла.
Вдруг не показалось и даже не почудилось, а словно порывом ветра принесло забытое ощущение из другой жизни. За спиной взметнулись ввысь тонкие сосны, дышит теплом песок тренировочной площадки, она не видит, но знает, что сенсей смотрит на нее. «Не бойся его ударить, Инга-тян». Не боюсь, сенсей. Я избавлюсь от этого позорного страха.
Инга резко дернула Рыжего за куртку, заставляя согнуться вперед, и ударила коленом в мягкий беззащитный живот. И поскорее отпрыгнула назад. От неожиданности и боли Рыжий потерял равновесие и повалился в грязь.
— Твою же мать!...
Удод и прыщавый рванули вперед, но было поздно.
— Стоять, суки! — четко сказала Инга. В правой руке дрожала от нетерпения и ненависти беретта Кугуар, сотканная из ночной темноты, из криков в подворотнях, из грязной ругани и липкого страха. Их миры заколыхались, как желе в стакане. Ясно представилось, как пуля проходит навылет через эту мерзость, оставляя за собой легкий шипящий след. «Не выстрелю, не выстрелю...». «А почему нет?», вкрадчиво спросил голос внутри.
— Чтобы я вас, сволочей... — проговорила Инга, вглядываясь в ошалевшие от страха глаза. Голос сорвался, и закончила визгливо: — Больше не видела! Подойдите только еще к моему брату!
Беретта дергалась, понимая, что шанс уходит, и удержать ее стоило больших трудов.
Рыжий елозил по земле ногами, пытался встать, прижимал руку к животу, у него перехватывало дыхание, мир сжимался от унижения и позора, злость сворачивалась пружиной, сейчас, еще немного, и я ее достану, давить таких надо, сразу — к ногтю! какова, а? прикидывалась паинькой, послушной девочкой, кто мог подумать, что выйдет такая непруха? сейчас я ее достану, она за все ответит...
Инга опередила его и с размаху ударила острым носком сапога по колену. Рыжий заорал, и она опомнилась. Вот, значит, как оно бывает. Вот что чувствовал Сэм на Арене: хочется налететь, разорвать, уничтожить и все равно, что будет потом, главное — сейчас дать волю своему гневу, ярости и жажде уничтожения, терзающей изнутри. «Нет, — выдохнула Инга и онемевшими пальцами сдвинула на место предохранитель. — Нет». Сенсей, осколок чужих желаний, отголосок чужих сомнений. Ветер размывает очертания тонких сосен, и сквозь них проступает силуэт школы с выбитыми глазницами окон. Сенсей учил их не бояться сделать удар, не бояться собственных страхов, он готовил их к одному-единственному сражению, которое могло быть последним. Сенсею и в голову не могло придти, что есть миры, где следует бояться совсем иного. Где страшным является именно то, что можно ударить человека. И страшно — не суметь остановиться вовремя. Сенсей, ты не мог знать.
Сделала шаг назад, в темноту, другой. Посмотрела на зажатую в левой ладони пятитысячную. Там, в Доме, она всегда носила деньги с собой, умудрилась не потерять в чужих мирах, себя забывала, но всегда помнила, что эта красная бумажка — большая ценность и нельзя вернуться без нее. Ее собственный страх, страх возвращения домой, отпечатался в радужном узоре и водяных знаках. Разорвала купюру и бросила под ноги. Красные кусочки светились в грязи, как угольки. Инга развернулась и побежала прочь. Хватит, реальностью она сыта по горло.
Она бежала по пустым улицам, шлепала по лужам. Этот адрес она запомнила навсегда, улица Родины дом шестнадцать, низкое двухэтажное здание с заколоченными окнами, за которыми скрывается вход в другие миры. Миры, которые гораздо увлекательнее и интереснее настоящего.
На улице Родины дома номер шестнадцать не было. Сразу за домом номер четырнадцать шел восемнадцатый, и это была заброшенная стройка за решетчатым забором. Отказываясь верить, она прошла улицу вперед и назад несколько раз. Улица выходила из города и убегала в частный сектор, где ветхие избушки соседствовали с кирпичными особняками. Инга обошла все дворы и прошла по параллельной улице. Все напрасно. Пустые дворы, распахнутые двери в подъезды, редкие прохожие — обычная картина спального района, в котором нет места для дома номер шестнадцать.
В отчаянии она брела по тротуару. И словно в насмешку, голова была кристально ясной, память послушно разворачивалась, как свиток, и тянулась в прошлое. Никогда еще Инга не помнила себя так полно, до мельчайших подробностей, никогда еще так четко не осознавала окружающее и свое место в нем. Какой она была наивной, какой глупой. Если бы Сэм был рядом, он бы вволю повеселился. Почему она решила, что будет просто войти в дом, где коридоры переворачиваются, лестницы скачут по этажам, а нужную дверь невозможно найти? Войти в этот чертов Дом также сложно, как и выйти оттуда! Дороги назад не существует, все двери заколочены, она абсолютно одна и без Сэма не понимает, что ей делать дальше. Только рядом с ним ей было хорошо. Пусть кричит и ругается, тогда она будет кричать и ругаться в ответ, пусть смеется над нею, она ответит ему тем же. Потому что знает, что в нужный момент он ее поймет и поддержит. Потому что они вместе, одно целое. А сейчас, без него, Инга воплощенное «не» — нерешительность, несостоятельность, неполноценность. Что значит шарик вне пределов стеклянного лабиринта, что он может и куда покатится?
Инга вдруг заметила, что уже некоторое время за ней по обочине медленно едет машина, и торопливо свернула во дворы. Не хотелось, но пришлось возвращаться домой.
— Инга! В школу опоздаешь! — громко сказали над ухом.
Открыла глаза, рывком выскочив из сна. Вокруг дергалось, скользило и звенело суетное пространство матери, случайно установленный контакт.
— Вставай! В школу опоздаешь! — повторила мать и хлопнула дверью.
Инга села в кровати, потрясла головой, мрачно огляделась. Пустая и развороченная Женькина постель, одеяло свисает на пол, на столе горой навалены учебники и тетради, рассыпаны ручки, под стулом валяется оранжевый рюкзак со Спайдременом. В соседней комнате отец ругается с матерью, потому что не может найти чистую рубашку, в туалете грохочет вода, на кухне бормочет телевизор. Новое утро нового дня, а завтра будет точно такой же день, а потом — такая же неделя, и потянется жизнь, пустая, серая, неинтересная. Зачем вышла из Дома?
Вынула из-под подушки мешочек, из мешочка — шарик и пустой лабиринт. Пошевелила ладонью, шарик двигался лениво, неохотно, шарик выскочил из привычных рамок лабиринта и не знал, что теперь делать, куда катиться и какие тут правила. В памяти всплывали коридоры, узкие и широкие, перевертыши и неподвижные, коридоры, которые она сперва боялась, а потом научилась ими управлять. Новое умение захватило ее, она чувствовала, что становиться все сильнее и сильнее, и не могла, да и не хотела останавливаться. Впервые в жизни у нее что-то получалось. Перевернуть коридор, перевернуть этаж, перевернуть весь Дом — каждый последующий шаг был вызовом ее возможностям, и она не могла отступить. Это Сэм хотел выйти из Дома. А для нее найти дверь на выход давно стало не средством, а целью.
«Неправда, — шепнул голос изнутри. Шарик медленно, с трудом, поворачивался вокруг своей оси. — Ты хотела выйти, чтобы доказать...».
Инга сжала потеплевший шарик. Да, она хотела доказать Верочке и остальным, что больше не позволит вытирать об себя ноги.
Решительно вылезла из кровати, ощущая себя сильной, ловкой и по-деловому собранной. Быстро оделась, умылась, в старую сумку без разбору покидала книги и тетради. На кухне соорудила бутерброд с сыром, налила чаю, вполуха слушая, как в коридоре мать провожает отца на работу и твердит, что сегодня она будет поздно, у нее репетиция, это важно, и ты должен зайти в магазин и купить молока и еще что-то, я забыла, я не успеваю, у меня репетиция, у меня нет времени стоять у плиты, слышишь меня, Павел? Отец что-то невнятно бухтел в ответ. Хотелось выскочить в коридор и крикнуть: «Папа, ну почему ты такой подкаблучник?» Но Инга сидела и тихо жевала бутерброд. Говори - не говори, ничего не изменится. Или изменится? Она втянула в себя воздух, сосредоточилась и осторожно, стараясь не вляпаться в шелестящее и дергающееся пространство матери, потянулась к отцу. Ничего не разобрать, какие-то шестеренки и механизмы, все крутиться, вращается, плотно спаяно между собой, забытые надежды, несбывшиеся мечты, всегда не хватало смелости, и ведь не дурак и не урод, а всегда находился кто-то, кто посмелее, понахальнее, вылез и раз! цапнул из-под носа, пока раздумываешь, взвешиваешь все «за» и «против», прикидываешь шансы, а оказывается, что шанса уже и нет, воон он, твой шанс, в чужих руках сияет, жди теперь следующего, неудачник.
Обмирая от любви и жалости, Инга полезла глубже, в сердцевину, должна же быть у него гордость, обида, злость, наконец. Вот кому она обязана своей нерешительностью, а глупость — это, конечно, от мамы. Дотронулась слегка, по касательной, и отец вдруг рявкнул:
— Лена! Твоя репетиция будет в три часа! Ты до трех и сама можешь сделать ужин!
И грохнул входной дверью. Мать только пискнуть успела.
Инга довольно хихикнула и вдруг осела, вцепившись пальцами в край стола, по телу прокатилась боль, в голове зашумело. Она медленно и глубоко вдохнула, восстанавливая сердцебиение. Надо быть осторожней. Допила остывший чай и вышла в коридор. Навстречу несся Женька, волоча рюкзак.
— Привет! Я уже ухожу!
О том, чтобы пойти в школу вместе, и речи быть не могло. Не маленький, чтобы идти у всех на виду со старшей сестрой.
Инга, прищурив глаза, посмотрела, как вокруг Женьки звонко и упруго прыгает идеально ровное пространство, красные всполохи страха за ночь исчезли без следа.
На улице было непривычно ярко и солнечно, от резкого света заслезились глаза. Блестели лужи, в вышине сияло небо, казалось, что деревья, дома, машины и прохожие обведены яркой дрожащей линией, в мусорных баках по-хозяйски шарили облезлые коты, за ними с деревьев наблюдали вороны. Мир был огромен, густо населен и равнодушен ко всем и каждому. Настроение стремительно ухудшалось. Инга повесила на плечо сумку, спрятала руки в карманах куртки и пошла в сторону школы.
Школьный двор, вчера пустой и мрачный, сегодня был полон народу. На крыльце стояли парни, курили и то и дело сплевывали под ноги. Девчонки стайками и по одиночке вспархивали на ступеньки, балансируя на каблуках, поправляли волосы, косились на парней. Полные собственного достоинства, проходили учителя, недоверчиво и презрительно поглядывали на учеников, в каждом подозревая хулигана. Раздавались приветствия, смех, оживленно сияли лица. Инга медленно подходила. В той, прежней жизни до Дома, она терпеть не могла эти минуты, когда надо было пройти в толпе через двор и подняться на крыльцо. Так начинался длинный скучный день, в котором она ничего не значила и ничего не могла изменить. Очередной день, похожий на предыдущие. Желудок стиснула холодная рука, ладони вспотели, потеряла контроль и тут же сознание вывернулось, как на шарнирах, и стали видны чужие миры. В основном ровные, незамысловатые, простой геометрической формы — шар, куб, параллелепипед, но попадались и сложные, многоугольные, с острыми углами, резкими гранями, выгнутыми стенками. Ослепительно-белым, распространяя запах озона, горели амбиции, нежно-сиреневым, фиалковым, цвели надежды, серебристой робкой ленточкой мелькала первая влюбленность, ядовито-красным и кислотно-зеленым тлели страхи. Немного приглядеться и станет ясно, что твориться на душе у каждого. Их миры прозрачны и открыты, как на ладони.
«Это люди, — сказала сама себе Инга. — Просто люди. Глупо их бояться». Не помогло. Там, в Доме, она забывала себя прежнюю и свои страхи, становилась другой. Но стоило вернуться в школу, как вернулись прежние страхи и неуверенность.
Поднялась на крыльцо и хотела было подойти к двери, как вдруг навстречу шагнул парень. Рыжий из 8 «Б».
— Эй ты... — сказал Рыжий, сдвинул белесые брови, захлопал глазами навыкате, по лицу было видно, что он не знает, как Ингу зовут. Наконец, он вышел из положения и сказал: — Привет!
Инга так изумилась, что даже не успела испугаться. Впервые кто-то заговорил с ней на школьном крыльце, там, где все так радостно и весело болтают друг с другом. Краем глаза она видела, как на них удивленно оглядываются, прислушиваются. За спиной Рыжего стояли его друзья, Удод с отсутствующим видом и тот второй, неприятный, прыщавый. «Я так и не отдала ему деньги», — обожгла изнутри запоздалая мысль. Но опасности не было, напротив.
— Мы... Я... — произнес Рыжий. — Мы не поняли друг друга. Вчера.
Слова давались ему с трудом.
Инга думала, что не способна удивиться еще больше. Она ошибалась. Бандит Рыжий на виду у всех на школьном крыльце просит у нее, Инги Зиминой, незаметной серой мышки, прощение... Этого просто не может быть.
Рыжий достал из кармана мятую пачку, щелчком выбил сигарету. Удод уже протягивал ему зажигалку. Рыжий закурил, галантно выдохнул дым в сторону.
— Чего ты хочешь? — не выдержала Инга.
— Нам не нужно ссориться. Мы могли бы держаться вместе.
Никогда еще Инга не чувствовала себя такой тупой. Она упорно не понимала, что говорит ей Рыжий. Он предлагает сотрудничество? Он хочет, чтобы она была с ними, принимала участие в их темных делишках, помогала выбивать деньги из богатеньких одноклассников... Инга даже зажмурилась, представив, что ждет ее в результате такой перспективы. Если она будет под опекой банды Рыжего, то никто не посмеет ее обидеть, она будет спокойно дерзить учителям и наконец-то поставит на место Верочку. Но почему? «Он просто умен, — шепнул голос изнутри, шарик в мешочке на шее ударился о стенку лабиринта. — Он умен и понял, что с тобой лучше не связываться». Значит, я сильнее. Холодок пробежал между лопатками, Инга расправила плечи. Я сильнее.
— Я подумаю, — услышала она свой голос.
— Приходи сегодня. На прежнее место, — в его светлых глазах скользнуло заискивание и нетерпение. — Расскажешь, где ты его достала.
— Кого?
Удод и прыщавый смотрели, не мигая. Рыжий вполголоса произнес:
— Пистолет...
Вот что ему было нужно. Оружие. Оно открывало Рыжему такие сверкающие перспективы, о которых Инга и подозревать не могла.
— Посмотрим. — Она пожала плечами и пошла к двери, спиной чувствуя удивленные взгляды. Ей нужно все хорошенько обдумать. Что даст лично ей это сотрудничество? Неужели ей так сильно нужна опека Рыжего или теперь она сможет сама обеспечить свою безопасность? И стоит ли связывать себя какими-то обещаниями?
Она оставила в раздевалке куртку, поднялась на второй этаж и пошла по центру коридора. Люди в последний момент расступались, уступая ей дорогу. Кто-то незнакомый, из старших классов, глянул одобрительно и подмигнул. Вот, значит, каково это — не бояться и не ощущать себя невидимкой. Приятное чувство.
— Зимина! — грохнуло вдруг за спиной.
Инга обернулась и увидела географа. Он шел к ней, едва сдерживая гнев и злость. Она вжала голову в плечи. Ой, что сейчас будет... Вчера, тысячу лет назад, из-за Женьки она прогуляла урок географии, и мстительный географ велел ей придти на дополнительное занятие. А она вместо этого после уроков вышла из школы и побрела в парк, чтобы потом встретить Аллу, которая попросит проводить ее в проклятый Дом. Она совсем забыла, что на свете существует география. «Ну что они ко мне все привязались?» Шарик вяло дернулся, Инга разозлилась и грубо, без подготовки, скользнула в надвигающееся пространство географа, по поверхности которого, как бензиновые пятна в луже, переливаются гнев, раздражение, презрение, обжигают холодом, глушат ядовитыми парами. Сдерживая тошноту, подкатившую к горлу, швырнула внутрь простую мысль, будто открыла ночью дверь и рявкнула в темноту лестничных пролетов — «Нет меня!» Эхо покатилось вниз, глубже и глубже, затихая.
Инга поскорее выбралась обратно, обрывая тянущиеся следом волокна контакта. Толкнула кого-то, прижалась к стене. Колени трясутся, по рукам прокатывается дрожь, перед глазами пляшут яркие пятна — этот контакт дался ей нелегко. Зато географ столбом стоит посреди коридора, приоткрывает рот и мучительно пытается припомнить, что же такое он только что собирался сделать. Неожиданно и бесповоротно он полностью забыл о существовании Инги Зиминой, ученицы 9 «Б». Она оттолкнулась лопатками от стены и побрела в класс. Ничего, она сейчас отдохнет и восстановиться. Это ерунда, пройдет. Зато географ никогда больше не будет ее донимать. Оно того стоило. Переступила порог класса. Там царил полный бедлам.

Дальше

Назад