Темные стены в причудливых зеленых разводах, низкий потолок, очертания зала теряются в полумраке и неверном освещении — в убежище Грогана все было по-прежнему. Запах горелой еды навечно смешался с дымом дурных сигарет, за липкими столиками сидят подозрительные личности, настороженно зыркают исподлобья и говорят шепотом. У стены копошатся неясные фигуры, то ли кого-то бьют, то ли поздравляют. В центре гудит возбужденная толпа и слышен хриплый голос проповедника: «Покайтесь! Очиститесь от греха и все двери вам откроются!». В стороне сверкает прозрачный куб с молочной белизны шарами внутри. Игрушка, которая когда-то так ее поразила. Инга поняла, что счастливо улыбается. Как же она рада снова очутится здесь. Она сняла куртку. В Доме везде было тепло, а в убежище и подавно. Торопливо пошла между столиками.
Высокий красивый парень, окруженный карликами, приветливо кивнул ей и хотел было заговорить, но Инга только вежливо кивнула ему и прошла мимо. Ее охватывало нетерпение, и она едва сдерживалась, чтобы не побежать, расталкивая всех на пути, и не закричать в голос.
Сэм сидел за одним из дальних столиков, пил через трубочку из высокого бокала и со скучающим видом смотрел на Мейран. Мейран сидела перед ним на столе, положив ногу на ногу так, чтобы из-под коротенького платья выглядывал краешек кружевных панталон, и без умолку трещала, поводя худенькими плечиками в золотистой шерстке. Казалось, они уже давно так сидят, и Сэму успела порядком надоесть и Мейран, и то, что она говорит, и все убежище Грогана в целом.
— Сэм! — крикнула Инга.
Он вскочил, изумленно оглядывая Ингу. Бросился вперед, зацепив стол. Мейран недовольно пискнула и спрыгнула на пол.
Инга без колебаний повисла у него на шее, уткнулась лицом в грудь и быстро заговорила:
— Я едва смогла вернуться, ты не представляешь, мне так плохо там было, так тяжело и одиноко, это ужасно, ты и представить себе не можешь, во что я чуть было не превратилась, в чудовище, настоящее чудовище, это ужасно...
Его руки осторожно сомкнулись у нее на спине, и впервые за долгое время Инга почувствовала себя в полной безопасности.
— Мне так тебя не хватало, что случилось, почему ты не вышел, ведь ты так хотел выйти, почему остался?
Он молчал.
Инга аккуратно высвободилась из его объятий, подняла голову. Удивительно, оказывается, Сэм выше ее на целую голову, раньше она не обращала на это внимания. В остальном казалось, что он такой же, как и при их первой встрече, светлые волосы, серые глаза, лицо родное и близкое.
— Там были Стражи, они тебе ничего не сделали, это из-за них ты не смог выйти из Дома?
Нет, определенно с ним было что-то не так. Как-то по-новому, незнакомо, сжаты губы, непонятное выражение притаилось в уголках глаз, словно он смотрит на Ингу сквозь толстое стекло и едва видит. И нет той прежней издевательской насмешки, обидной ухмылочки «я прошел столько коридоров, сколько тебе и не снилось».
— Меня... задержали, — с запинкой произнес Сэм. — Я не смог выйти.
Голос звучал тихо и устало, словно для того, чтобы выговаривать слова, Сэму приходилось прилагать небывалые усилия.
Беспокойство кольнуло в сердце. «Это Стражи, — обреченно подумала Инга. — Пока я была там, что-то жуткое произошло здесь».
— Явилась твоя самка! — тонким противным голосам проговорила Мейран. — По-прежнему выглядит как корова!
— Мейран... — Инга протянула руку, чтобы коснуться ее блестящих красных волос. Вот кто ни капельки не изменился, по-прежнему очаровательна и по-прежнему говорит гадости.
Мейран отпрыгнула назад, сверкнула глазами.
— Стой, где стоишь! Человеческая самка!
И независимо пошла прочь, покачивая пушистыми хвостиками, выглядывающими из-под юбки.
— Почему она?.. — Инга растерянно обернулась к Сэму.
— Да черт с ней! Это же кицунэ! — Незнакомый пугающий вид соскользнул с него, как вода. Сэм схватил Ингу за руку и потащил в глубину убежища. — Пойдем, я хочу тебе сказать... Рассказать кое-что.
Инга расслабилась. Как в старые добрые времена, он снова рядом, снова уверенно тащит ее вперед, не спрашивая, хочет она этого или нет. Какое счастье. Мягкий пол пружинил под ногами, жуки-светляки на стенах испускали ярко-зеленое свечение. Инга подумала, что, пожалуй, останется тут на какое-то время, отдохнет, погоняет шары в прозрачном кубе, она ведь обещала Грогану сыграть, когда вернется в следующий раз. А потом решит, что делать дальше.
Сэм привел ее в темную пятиугольную комнату, захлопал в ладоши, заставляя светляков гореть ярче. Инга села у стены. В неверном дрожащем освещении она все равно четко видела его лицо. Опять что-то странное скользнуло в его глазах, искривило губы. Инга погладила мешочек с лабиринтом. Кажется, предстоит неприятный разговор.
Ей хотелось, чтобы Сэм сел рядом, но он ходил по пустой комнате, окутанный полумраком, ерошил короткие волосы.
— Не знаю, с чего начать. Понимаешь, я и хотел, чтобы ты пришла, и в то же время надеялся, что ты одумаешься и не полезешь сюда снова. И боялся, как дурак, что ты не придешь, и не хотел, чтобы ты приходила.
— Почему? — Инга ничего не понимала. Неужели он снова, как в мире Храма, завидует и ненавидит ее только потому, что она лучше умеет управлять пространством? Нет, это слишком жестоко, такого просто не может быть. — Ты не хотел, чтобы я вернулась? Но ты и представить себе не можешь, что это такое — оказаться там после Дома. Но дело совсем не в этом. Я не могла не придти. — Она стиснула лабиринт в руках и заставила себя договорить. — Ведь ты остался.
— А, ну да... Все верно. Не могла не придти, — он говорил рассеянно, словно отвечал не Инге, а каким-то своим мыслям.
Вдруг сел напротив, взял Ингу за руку, стиснул пальцы. Она смолчала, хотя прикосновение было болезненным.
— Инга, я...
Замолчал. Вскочил и ушел в дальний угол комнаты.
— Не могу. Не получается...
— Сэ-эм... — Беспокойство поползло по комнате, темное, пугающее. Никогда еще она не видела его таким растерянным, не знающим, что сказать и как поступить. С ним что-то произошло, что-то страшное. Он слишком долго был в коридорах. Или это Стражи и контакт с ними. При мысли о Стражах мороз пробежал по рукам, холодом дохнуло в спину. — Что случилось? Это Стражи, да? Скажи!
— Хорошо, я скажу! — взорвался он из темноты. — Ты! Ты со мной случилась!
Инга вжалась затылком в мягкую податливую стену. Все правильно, этого и следовало ожидать. Сэм всегда предпочитал кричать и обвинять ее во всех грехах. Пусть, если ему так легче. Ничего, она потерпит.
— Я же вижу, что ты думаешь! Ты думаешь, что теперь все умеешь, вертишь Домом, как захочешь! А на самом деле это Дом вертит тобой!
— Сэм, — Инга вздохнула. Ничего, ничего, сейчас он накричится и сможет говорить нормально. И все-таки, интересно, почему он всегда так агрессивно настроен против Дома? Ведь она, действительно, научилась управлять Домом и поворачивает его так, как ей нужно.
— Потому что это неправда! — выкрикнул он ответ на ее невысказанный вопрос. — С того самого момента, как ты переступила порог Дома, ты не видела ничего реального. Все вокруг — вранье, морок, наваждение! Все, что угодно, но только не реальность. И ты — полная дура, если не можешь отличить одно от другого!
Ну это уж слишком. Злость всколыхнулась в ней, шарик возмущенно вибрировал в сердце лабиринта. Инга не заметила, как вскочила на ноги.
— Не тебе говорить о реальности! — выкрикнула, вглядываясь в такие родные и такие злые глаза. — Сколько времени ты в Доме? Уверена, что и сам не помнишь! Ты всегда говорил, что хочешь выйти из Дома. Так почему не вышел, когда появилась возможность? Не смог? — Инга говорила все тише и спокойнее, в голосе прорезались холодные убийственные интонации. — Или не захотел?
Сэм стоял неподвижно, скрестив руки на груди, по лицу тенью скользнуло одобрение, словно ему нравилось, как Инга себя ведет и как говорит. Но она была слишком зла, чтобы задумываться над нюансами.
— Я прекрасно могу отличить ложь от реальности. Потому что я была там. Я вижу чужие миры. И то, что придумано другими. Я могу отличить фальшивку от правды.
Он замер в центре комнаты, тонкая напряженная фигура, бешеные глаза.
— А свой? — спросил отрывисто. — Свой мир ты видишь?
Инга замолчала, словно с размаху налетела на непреодолимое препятствие. Свой собственный мир? На да, должен ведь быть у нее свой персональный мир, через стенки которого она воспринимает реальность. Но мысль об этом никогда не приходила ей в голову.
У нее был такой растерянный и ошеломленный вид, что на лице Сэма появилась знакомая насмешка. И это ее вновь разозлило. Почему надо всегда насмехаться и говорить загадками, если можно просто объяснить.
— Сэм, послушай...
— Я не Сэм. — Глаза широко раскрыты, тонкие губы внятно произносят. — Никакого Сэма нет. Я — это ты.
Инга застыла.

— Не может быть... — шепчет кто-то в тишине и мраке. — Не может быть.
Это она сама шепчет. Ее голос, неуверенный, тихий. Голова кружится, потолок провисает, по стенам проходит волна — комната с трудом дышит, комнате  не хватает воздуха.
— Я — это ты, — твердит невозможный человек напротив. — Твой мир. Посмотри на меня.
— Не может быть, — слова как пузыри, и чтобы вытолкнуть их наружу, нужно сильно, очень сильно постараться.
Перед глазами возникает стеклянный лабиринт, и Инга с облегчением вглядывается в его глубину, в переплетение прозрачных стенок, по которым спешит металлический шарик.
— Ты думала, что поняла Дом. Какая самоуверенность. Люди ходят по коридорам и ищут белую комнату, чтобы создать свой мир. Если бы все было так просто.
Не слушать его, не слушать. Сосредоточиться на движениях шарика в лабиринте, на том, как он катится по первому уровню к маленькому квадратному отверстию — переходу на второй уровень.
— Дом показывает тебе твой собственный мир. И даже больше. Дом делает этот мир таким, как ты хочешь. И это происходит без твоего желания и участия, понимаешь?
Нет, она не понимает.
— Немногие способны это осознать, единицы вообще замечают, что произошло. Гораздо больше таких, которые отказываются принять свой мир, отказываются признаться в своих желаниях. Они обречены вечно бродить по коридорам и уверять себя, будто ищут дверь. Но это ложь! Они уже давно ничего не ищут. Они — бегут.
Закрыть глаза и попытаться представить свое лицо — вот как выглядит тот, кого она знает как Сэма. Повернет голову, улыбнется, недовольно дернет плечом — так она видит себя в зеркале.
— Откуда ты знаешь? — Инга пытается отгородиться этими словами, как стеной, спрятаться, прекрасно понимая, что не получится. — Раньше ты говорил другое.
— Я говорю только то, что ты хочешь услышать. Я всегда был таким, каким ты хотела. Когда ты хотела, я тебя поддерживал, когда хотела — ругал, кричал, упрекал. И то, что я сейчас тебе это говорю, значит, что ты сама этого хочешь.
— Неправда, — шевелит губами Инга.
Шарик бежит по третьему уровню, упирается в тупик, подпрыгивает, поворачивает обратно и вдруг распадается на два. Кружась, они несутся по стеклянным коридорам, натыкаются на стенки, ударяются, спешат и мешают друг другу.
— Неправда. Не хочу. Пусть все будет так, как прежде.
Человек напротив игнорирует ее слова, как что-то несущественное.
— Помнишь, что говорил сенсей? В силу своей природы мы уже являемся тем, кем должны стать. Разве личинка знает, кем ей суждено быть, жуком или бабочкой? Знает она или нет, она все равно будет тем, кем должна быть. — Он стоит на расстоянии вытянутой руки, но Инга ни за что сейчас не решиться дотронуться до него. Он ухмыляется ее страхам и своим мыслям. — Порой мне казалось, что сенсей и сам не вполне осознает, что именно говорит.
Сенсей... Осколок чужого мира, отголосок чужих желаний. Понимала ли это Айка-сама? Наверное, да. Инга вспоминает, как бледная Айка-сама протягивала ей руку на веранде Храма: «Ты, ты одна настоящая... Все остальное — морок, наваждение... Я так много могла бы тебе рассказать».
«Так почему не рассказала? — сжимает зубы Инга. — Почему не рассказала еще тогда?».
«Потому что ты спишь, — слабо улыбается воспоминание, смотрит с жалостью. — Спишь и не хочешь проснуться».
Вот что она хотела сказать.
— Не отвлекайся! — голос Сэма выдергивает ее из воспоминаний. — Так что говорил сенсей?
— В силу своей природы, — с усилием шепчет Инга, — мы уже являемся тем, кем должны стать. И наша задача — осознать свою сущность, свой персональный мир...
Она замолкает.
— И? — нетерпеливо подгоняет Сэм.
— И выйти за его пределы, — договаривает Инга.
— Молодец. Выйти за его пределы.
В его голосе непередаваемые интонации, презрение смешалось с нежностью и жалостью, любовь граничит с жестокостью. «Он наметил цель, — понимает Инга, — и притащит меня к этой цели во что бы то ни стало. Я не смогу. Нет, нет, я никогда не смогу это сделать. Как он может быть таким жестоким? Он? Так ведь нет никакого его». Стены тяжело шевелятся, пол мелко дрожит под ногами, потолок опустился так низко, что вот-вот коснется головы. И темно, очень темно. «Я одна, — думает Инга, — одна, в темноте, говорю сама с собой. Кажется, мне страшно».
Перед глазами возникает спасительный лабиринт, и она замечает, что шарики несутся по лабиринту отдельно друг от друга — один бежит по первому уровню, другой — по четвертому. Это неправильно, надо их как-то соединить. Шарики послушно меняют направление, первый движется быстрее, и они должны встретиться где-то на третьем уровне. Инга следит за ними, не отрываясь.
— Посмотри на меня! — кричит Сэм. — Хотя бы раз на меня посмотри!
И выбивает лабиринт из ее рук. Кубик летит вверх, поворачиваясь, и вслед за ним бесконтрольно вертится комната. Инга тянется за кубиком, уже почти касается стеклянной стенки кончиками пальцев и вдруг видит, как шарики сталкиваются друг с другом, и от этого удара лабиринт разлетается вдребезги, тысяча мелких блестящих осколков потухают в темноте. Шарик бьется один в пустоте и темноте, в такт ударам сердца. Инга прижала руку к груди. Все правильно, он всегда там был.

Инга посмотрела в ненавистные глаза Сэма. Проклятый Дом, дьявольская выдумка, гиблое место, где персональный мир перестает повиноваться хозяину.
— Чего ты хочешь?
— Я хочу, — медленно произнес он, — чтобы ты перевернула свое сознание, свой собственный мир, и вышла за его пределы.
Инга больно прикусила нижнюю губу. Выйти за пределы собственного мира и взглянуть на окружающее напрямую, а не через защищающие стены своего мира, увидеть все таким, каким оно является на самом деле — что может быть ужаснее? Она сделала это однажды, на Арене, на один крошечный миг выглянула из своего мира. Но мало что помнит об этом. Потому что тут же постаралась забыть.
— Я хочу, чтобы ты осознала себя, — безжалостно проговорил Сэм. — Чтобы ты — проснулась. И была настоящей. Бабочкой, жуком, стрекозой. Тем, кем должна быть. Я не хочу, чтобы ты навечно оставалась личинкой.
Скажите, гордый какой. Инга попыталась разозлиться. Не хочет, чтобы она оставалась личинкой. А ее он спросил? А ведь это ей предстоит перевернуть сознание, разбить свой мир, как лабиринт, и выглянуть наружу. Может быть, она совсем не против остаться личинкой. Закрыть глаза и провалиться в сон, блаженный, не ведающий.
— А если... — начала было Инга.
— Тогда ты заблудишься в коридорах Дома. Это — не обсуждается.
Страх обвил руки тугими кольцами, сжал шею.
— Не бойся!
Вот, значит, чей голос твердил ей это. Голос Сэма. Да откуда он взялся? Инга сделала еще одну маленькую попытку увильнуть, отказаться от того, что он требует. Откуда в ней, среди страхов, сомнений и неуверенности, возникла твердость и решительность, которые не желают довольствоваться малым? Сэм иронично улыбнулся, и она тут же поняла. Каждый раз, когда ее загоняли в угол, а она огрызалась. Каждый раз, когда пересиливала свой страх и отсекала сомнения. Каждый раз, когда самой себе твердила «Не бойся!». Вот откуда возник тот, кто в Доме стал Сэмом. Ее собственный маленький мир.
Инга моргнула и почувствовала, как по щекам бегут слезы. Нет, это слишком сложно для нее. Не в этот раз. Нет, она не может.
Сэм с сожалением отступил назад и вдруг, на что-то решившись, склонил голову набок. Медленно и неохотно в его руке появилась катана, тусклая, мертвая. В глазах вспыхнуло что-то совершенно чужое и пугающее. Мимолетно ожгло воспоминание о том, как Сэм бросился на нее с катаной в руке в мире Храме, в комнате для учеников. Пальцы тут же свела знакомая судорога, глухо клацнул затвор, обойма налилась пулями, никогда еще беретта Кугуар не казалась такой тяжелой. Рука была онемевшая, чужая. И Сэм успел быстрее. Остро отточенное лезвие катаны прижалось к ее горлу. Инга с трудом сглотнула.
— Давай. Делай, что я сказал.
— Ты — это я, — попыталась воспротивиться Инга. — А я — не хочу.
— Хочешь.
О чем думала Айка-сама, прижимая к горлу кинжал, разрушая свой собственный мир? Отдавала ли она себе отчет в том, что делает, или действовала по наитию? Быть может, в этот момент она желала проснуться и выйти за пределы свое мира.
Инга рывком перевернула сознание и заглянула в себя, как в омут. И отшатнулась в испуге.
Все перевернулось. Она обнаружила, что крепко и уверенно держит катану, такую удобную, восхитительно сбалансированную, смертоносную. Катана упирается в грудь Сэма, слева, там, где должно быть сердце. А в его повисшей как плеть руке — беретта Кугуар. Ее беретта.
Сэм глянул исподлобья, и Инга поняла, что он хочет делать. Разбить свой собственный мир, да? Для этого существует только один способ. Сердце заныло, и прежде чем она успела что-то сказать, он шагнул вперед, к ней, вдавливая в себя узкое лезвие.
— Не... надо.
А рука даже не дрогнула.
Сэм обнял ее, нежно прижался губами к губам.
Не в силах больше терпеть боль в груди, Инга качнулась и полетела вглубь себя, снова и снова переворачивая сознание. Отсеки свою двойственность, оттолкни неуверенность, отбрось страх и задуши сомнения. Достигла дна, пальцы коснулись твердого и темного. Окружающее пространство вдруг сжалось, стало тесно и нечем дышать. Здесь слишком мало места, воздуха, возможностей — слишком мало всего. Она оттолкнулась от дна и вытолкнула себя наверх. Кем мне суждено стать, бабочкой или стрекозой? Я выберу сама.

Это. Оказалось. Просто.

Инга открыла глаза. Она стояла в центре идеальной кубической комнаты, пустой и белой. Стены сотрясались в легкой, едва уловимой пульсации, силовые линии были правильны и строги. Страха не было, сожаления не было, сомнения, горечи и неуверенности — не было. На их место пришло ощущение, что все правильно, так, как и должно быть. То, что прежде было Сэмом, уютно свернулось в глубине сознания, и прикосновение к нему придавало силу и уверенность. Инга осознавала себя цельной, как орешек в скорлупе, как круглый камешек без выбоин и трещин. Она вздохнула, и шелест дыхания эхом пронесся по комнате. Ее мир ждал ее. Развела руки в стороны, чувствуя, как кончики пальцев нетерпеливо подрагивают. Она теперь может все. И, главное, теперь может жить по-настоящему.
Но оставалась одна мелочь. Она не простит себе, если так и не узнает. Инга выскочила из комнаты и понеслась по коридорам Дома, быстрая, легкая, стремительная. Стены послушно расступались, пол ложился под ноги мягким, пружинящим ковром, лампы горели ярко и в тоже время спокойно, чтобы не раздражать глаза. Инга вылетела к лестнице, винтом уходящей вниз, и заскользила вдоль перил, едва касаясь ногами ступеней. У этой лестницы была маленькая хитрость — лестница вращалась вокруг невидимой оси, с каждым поворотом затягиваясь все туже и туже, пока ступивший на нее не оказывался в плену сжимающегося пространства. Инга не обратила на ловушку никакого внимания. Не прекращая движения, она захватила все пространство Дома, словно обняла его руками, и пробежала взглядом по бесчисленным этажам и уровням. Где же они? Где скрываются те, кому принадлежит этот Дом? Ужасные, невозможные, нереальные Стражи. Какой уголок Дома они облюбовали для себя? По коридорам двигались люди, группами и по одиночке, бродили странные существа, которые когда-то были людьми, и те, кто людьми никогда не был. Инга могла проследить путь любого из них. Они перемещались медленно, предсказуемо, кто-то шел вдоль стены, как слепой, кто-то методично поворачивал направо на каждой развилке. Порой они попадали в ловушку коридоров и тогда начинали истерично дергать туда-сюда пространство и запутываться еще больше. Присутствия Стражей нигде не ощущалось. Где же они прячутся?
Инга чуть улыбнулась своим мыслям. Ну конечно. То пространство Дома, которое она видит, это всего лишь комнаты для гостей. Разве будут хозяева находиться там же, где и гости, причем незваные? Нет, они будут располагаться особо. Ласково удерживая в руках Дом, Инга чуть сместила его относительно предыдущего расположения. Не так грубо, надрывно, выбиваясь из сил, как делала это раньше. Просто удивительно, как она тогда умудрялась добиваться результата. Сейчас она поворачивала Дом медленными расчетливыми движениями, прекрасно осознавая, что делает. И почти сразу увидела то, что искала. Закрытый потаенный уровень, от которого веет холодом. Туда невозможно забрести случайно. Чтобы там оказаться, нужно очень сильно этого захотеть. Инга хотела. Легкий импульс, и Дом услужливо поворачивается, чтобы Инга оказалась там, где пожелает. Зачем прорываться сквозь стены, когда можно скользнуть тихой мышкой?
Она оказалась в овальном светлом зале с высоким потолком. Зал был заполнен непонятными сущностями, огромные и полупрозрачные, они медленно плыли в воздухе, покачиваясь. Вот нежно-салатовая сфера, вот золотистый куб с мягкими гибкими гранями, на поверхности которого слабо светится причудливый узор. Инга настороженно оглядывалась, готовая в любой момент перевернуть Дом и перенестись в самый темный и безопасный уголок. Но сущности не обращали на нее никакого внимания. Одна, огромная, вытянутая как эллипсоид, проплыла совсем близко, чуть потрескивая и распространяя запах озона, в ее сиреневых внутренностях, как в тумане, мерцали огоньки. Инга изумленно приоткрыла рот. Они двигались по жестко заданной траектории, автоматически и методично кружили по залу, то взмывая под потолок, то опускаясь к полу. Они что-то невнятно бормотали, полностью погруженные в псевдожизнь. Они не были и не могли быть живыми. Это были подобия машин.
Разглядывая их, Инга не сразу заметила того, за кем пришла. Не сразу увидела громоздкую фигуру в дальнем конце зала. Страж стоял к ней спиной и что-то делал с бледно-голубой сферой, запустив внутрь многосуставчатые конечности.
Инга стиснула руки, шагнула вперед и сразу же оказалась рядом со Стражем, одним движением преодолев разделяющее их расстояние. Страж как и прежде выглядел отвратительно, но Инга не отводила взгляд и заставляла себя смотреть на его бугристую спину, покрытую длинными шевелящимися шипами. Да, выглядит он мерзко. И думать неохота о том, что будет, когда он обернется. Но страха, того панического страха, от которого даже дышать трудно было, — не было.
Страж обернулся и с неожиданной грацией возник около соседней сферы, будто перетек с места на место. И вдруг заметил Ингу.
Она вздрогнула, увидев свое отражение в его выпуклых фасеточных глазах. Не было никаких сомнений в том, что он ее воспринимает. Температура в зале резко понизилась, пол покрылся изморосью, от дыхания в воздухе повисало облачко пара. Стены пошли рябью, и в мозг ввинтился знакомый истерический крик сигнализации: «Секция ноль! Тревога! Вторжение! Код...» и далее сложная, ускользающая от сознания мешанина символов. Надрывно застонало пространство, где-то далеко за пределами овального зала столпились десятки Стражей, растопыривали во все стороны конечности, мешали друг другу. «Их здесь слишком много, — запоздало подумала Инга. — Зря я сюда полезла, мне со всеми не справиться». Боязнь когтистой лапкой царапнула по коже, волна страха нахлынула на Ингу, звук с привкусом терпко-сладкого дынного ароматизатора, резкий синий свет иголочками пробежал по телу.
Волна страха нахлынула, разбилась об Ингу и, обиженно зашипев, откатилась прочь. Инга переступила с ноги на ногу, она была спокойна и собрана. Откуда же это ощущение невыносимого ужаса перед неизвестностью? С интересом и пониманием она вгляделась с застывшего напротив Стража. Эта волна ужаса, которая давит на нее. Это ведь не ее страх. Это страх Стража. Он боится. Боится ее так же, как и она боялась прежде. Вот причина, по которой присутствие Стражей казалось непереносимым. Их неосознанный страх, помноженный на страх Инги, и так сотню, тысячу раз, далеко уходя за черту, где стирается грань между предметами, явлениями и понятиями.
«Группа перехват! — ураганным вихрем бьется сигнализация, стены корчатся в судорогах, покрываются льдом, который ежеминутно разбивается и осыпается вниз дрожащими осколками. — Группа перехват, немедленно в секцию ноль! Вероятность контакта — девяносто девять целых...»
«Тихо, тихо, — почти нежно, почти ласково потянулась Инга к невозможному чужому существу напротив. — Вы ведь хотели контакт. Так давайте. Не бойтесь. Не бойтесь!»
На секунду все поплыло перед глазами, надвигалось чуждое сознание, чужие тяжелые мысли и образы, холодные, скользкие, немые, как жуткие неведомые рыбины в морской глубине. Инга зябко поежилась и без колебаний шагнула вперед. Если посмотреть на это чудовище другими глазами, с другой точки зрения. Если перевернуть свое сознание как стеклянный кубик и превратить верх в низ. Если представить, что эти фасеточные глаза размером с тарелку — всего лишь глаза, эти многосуставчатые конечности, свисающие до пола, — всего лишь руки, эта голова в выпуклостях и наростах, покрытая шипами и иглами, — всего лишь голова. Если подумать, что это страшилище подобно ей — тоже живет, думает, к чему-то стремится и о чем-то мечтает. То чем оно отличается от человека?
— Привет, — проговорила Инга, и в зале потеплело. Теперь она видела перед собой крупного пожилого мужчину в просторном светлом костюме, с большой головой, покрытой пучками седых волос. Бесцветными старческими глазами навыкате он настороженно разглядывал Ингу и непроизвольно потирал большие руки.
«Должно быть, — подумала она, — я кажусь ему таким же страшилищем, как и он сам».
Страж что-то сделал, и Инга услышала, как осенний дождь шуршит за окном, почувствовала, как кто-то быстро подходит и протягивает ладонь для рукопожатия, слишком большую, слишком мягкую, увидела, как слова разноцветными шариками висят в воздухе, с хрустом лопаются и выпускают содержимое смысла, которое сладким растекается по языку. «Здравствуй!» — с головой вниз под воду. «Добрый день!» — вынырнуть наверх, судорожно вдохнуть. «Привет!» — ощутить под ногами твердую почву.
Инга преодолела дезориентацию и головокружение, отстранилась от чужого сознания как можно дальше, стараясь при этом не оборвать контакт. Что же это такое? Она и не думала, что понять Стражей будет так сложно. Внутри шевельнулась ирония, будто кто-то хихикнул во мраке. Инга сжала губы и вздернула подбородок. Ну да, она вообще не думала, как это будет. Самонадеянная девчонка, которая сначала делает, а думает потом.
Недовольно покосилась на Стража. Он спокойно ее разглядывал, и по его виду не было заметно, чтобы он хоть как-то пытался облегчить трудности их взаимопонимания. Ладно, попробуем еще раз.
— Вы — хозяева Дома? Кто вы?
Ответ был ошеломляющим. Словно в душный жаркий день спуститься под землю, в туннель, битком набитый людьми, обливаясь потом, продраться сквозь толпу, идущую тебе навстречу, прижимая к туловищу локти, втиснуться в вагон и понестись со страшной скоростью под землей, все глубже и быстрее, зажатая между чужими потными телами в липкой одежде. Перед глазами разворачивается трехмерная схема: линии, кружочки, стрелки, и чем глубже под землю, тем подробнее схема, и вроде все понятно, вот одно, вот другое, но выразить коротко, одним словом — невозможно.
Преодолевая тошноту, Инга выбралась на поверхность, глубоко вдохнула. Возмущенно уставилась на Стража. Нет, это не общение, это издевательство какое-то.
Страж переплел ладони и круговыми движениями потирал большие пальцы.
Инга замерла на границе, рискуя вот-вот оборвать контакт. Не получается, она его просто не понимает, не способна понять. И что теперь? Уйти, так и не узнав, кто они такие и чем тут занимаются? Она с досадой скрипнула зубами, потерла лоб, провела рукой по воспаленным глазам. «Ты такая впечатлительная», всплыли в памяти слова, и Инга с радостью за них ухватилась. Верно, она слишком впечатлительна.
Страж глянул с интересом.
Инга шагнула вперед, усиливая контакт. К черту впечатления, они только помеха, убрать зрительные, тактильные и вкусовые ощущения. Для этого контакта ей нужен только звук, только значение в тонкой оболочке слова.
— Что такое — Дом?
— Сложно объяснить, — пришел ответ. Слова возникали в сознании, как шарики, держались какое-то время и с треском лопались, выпуская смысл. Получилось. Инга почти ничего не видела, не чувствовала, не осязала, зато слышала и воспринимала отлично.— Не умею объяснять. Я младший... глядящий. Смотрящий.
— Смотритель, — подсказала Инга.
— Смотритель. Хранитель. — Страж качал головой, прислушиваясь к словам, словно пробуя их на вкус. — Следить за порядком. До текущего момента считалось, вероятность контакта меньше нуля целых и одной десятитысячной...
Перед глазами вдруг поплыла бесконечная черед цифр, но Страж впервые помог ей, оборвав свою мысль:
— Ничтожно мала. И тут появляешься. Ты. А наши... специалисты, — он пожевал губами, — да, специалисты. Очень далеко.
— Я? — удивилась Инга.
— Да. Ты. Необычный... экземпляр. Никогда не. Встречал ничего подобного. Таких... — он шевелил толстыми пальцами, подбирая слова. — У тебя повышенная восприимчивость. К чужим... мирам, сознаниям. Соединенная с отрицанием собственного мира. В проекции это. Дает удивительную картину. Слишком сложно объяснять.
Инга спрятала руки за спину и сжала ладони. Значит, она удивительный экземпляр. Она должна чувствовать себя польщенной?
— Сложно сказать. Предписания... положения... инструкции давно не. Свежие... — слова возникали с задержкой, накладывались друг на друга, смазывались, вдруг выскочил образ огромного муравейника, все двигается, копошится, возится.
— Устарели, — шепотом подсказала Инга, — устарели инструкции.
— Да. Устарели. А здесь столько. Интересного, материал... Продвинулись далеко вперед. На многое, очень многое взглянули иначе. Наше познание... перевернулось. — Птицы хаотично носятся в вечернем небе, горизонт окрашен во все оттенки фиолетового. Инга зажмурилась, балансируя на границе контакта, отделяя себя от восприятия чужого сознания.
— Слишком сложно. Объяснять. — В словах Стража впервые скользнул оттенок интонации. Печаль.
Почему же сложно? Собственные эмоции доносились слабыми всплесками, птица вспорхнула с ветки и унеслась прочь, а ветка все качается, роняя с листьев капли дождя. Не сложно, все понятно. Огромный Дом с коридорами-перевертышами, лестницами, которые ведут наверх, а приводят вниз, двери, за каждой из которых притаился чужой оживший мир, весь этот Дом — всего лишь лаборатория, полигон для испытаний, где Стражи ставят эксперименты, понятные лишь им одним. Кажется, я должна разозлиться...
А Страж все бормотал, его слова наплывали рокотом, последние обгоняли первые, смысл запаздывал, мысль сделала круг и вернулась к отправной точке.
— Вероятность контакта. Считалась. Ничтожно малой, — уловила Инга. Он развел руками, и от этого человеческого жеста в исполнении чужого существа ее замутило.
— Погодите. — Она задержала дыхание. Орел складывает крылья и камнем падает вниз, перед ним раскрывается и поле, и лес. Инга оттолкнулась от скудной информации и нырнула вглубь. — Всего лишь младший смотрящий. И старые инструкции. И в возможность контакта никто не верит. Дом — это эксперимент, да? Забытый, заброшенный, никому не интересный и не нужный эксперимент?
Страж долго смотрел на нее, потирая руки. Круглые выпуклые глаза блестели, высокий лоб собирался морщинами.
— Удивительный экземпляр. — Наконец, пришел ответ. — Редкий. Ценный. Ты. У вас есть? Понятие? Условия...
— Что-о? — пробормотала Инга, пытаясь разобраться в нахлынувших словах.
— Условное время, — с трудом выдавил он. — Что было бы, если...
— Если. Да, есть. Если — что?
— Недавно. Мы открыли. Да, не так давно. Условное временное построение. Что было бы, если. Если бы ты появилась раньше, все было бы совсем по-другому. — Выговорил и глянул с гордостью, словно сделал что-то невероятно трудное и вряд ли выполнимое.
«Железяка говорящая, — устало подумала Инга. — Тоже мне, открытие. Нашли чем гордиться». Она чувствовала себя песчинкой, которая упрямо пытается двигаться против ветра.
— Вы не ответили, — сказала она. — Дом — это эксперимент? Который вам больше не нужен?
Холодно, вкус соли на губах и пахнет йодом, рыбы плывут серебристым косяком в морской воде, все как одна резко поворачивают в сторону, меняя направление. Что ими управляет, что ими движет? Чем руководствуется муха, когда хаотично мечется по комнате? Как объяснить торопливые движения многоножки на поверхности пруда? Правильный ответ — никак. Невозможно понять, нереально представить, не по силам объяснить.
— Эксперимент. Много нам дал. — Медленно говорил Страж, но слова все равно размазывались. — Мы изменились. Наши цели — изменились. Контакт. Больше не является. Необходимостью. Контакт — не нужен.
— Не нужен, — эхом прозвучало в голове. Инга открыла глаза. И резко оборвалась нить, соединяющая ее сознание, ее мир, с сознанием Стража. Вокруг по-прежнему был светлый зал, заполненный прозрачными перемещающимися машинами, и также застыла напротив уродливая фигура Стража.
Инга с усталым вздохом опустилась на пол, прижала колени к груди и обняла руками. Она не чувствовала ничего, кроме пустоты и разочарования. Значит, так тоже бывает. Значит, так тоже можно. Вывернуть сознание, разбить свой собственный мир, установить контакт с чуждым разумом, чтобы в итоге выяснить, что все это — не нужно. Глупые железяки. Сами не знают, чего хотят.
«Почему не нужно? — прозвучал голос в сознании. Слишком знакомый, чтобы от него отмахнуться, слишком настойчивый, чтобы его игнорировать. — Ты вышла за пределы своего сознания. Твой мир ждет тебя. Настоящий мир, а не придуманный».
Верно. Инга приободрилась, поднялась на ноги. С насмешкой взглянула на Стража. Что ж, экспериментируйте, железные уроды, проводите свои тягомотные исследования, расширяйте сознание. Может быть, когда-нибудь и вы узнаете, какое это счастье — осознавать, что твой мир ждет тебя.
— Прощайте, — сказала, не слишком надеясь на ответ.
Но ответ пришел.
— Прощай, — прошелестели стены Дома, когда Инга перевернула его пространство в последний раз. — Прощай.

Мир
Инга сидела на автобусной остановке в центре города. Сгущались вечерние сумерки, ярко горели фонари и витрины магазинов, тонкими неоновыми трубочками сверкала реклама ночного клуба. Проносились машины, по тротуарам текли праздные люди, казалось, никто не сидит дома в этот неожиданно теплый вечер. Инга болтала ногами, вертела головой и с любопытством рассматривала окружающее. Как и в прошлый раз, она вернулась в тот самый день, из которого вошла в Дом. Время, проведенное в Доме, ничего не значило за его стенами. Но теперь все было иначе. Мир не изменился, мир остался прежним. Изменилась сама Инга. Теперь она воспринимала картину окружающего целиком, со всеми возможными оттенками, смыслами и подробностями. Крошечное, едва высказанное желание — и любая мелочь послушно приближалась, обрастала деталями, о которых прежде и подумать было невозможно. Инга чувствовала себя в мире и мир в себе, словно смотрела с нескольких точек одновременно. Она была связана со всем, что присутствовало в мире, тонкие неразрывные нити делали ее частью огромного целого, и осознавать эту сопричастность было тепло и радостно. Мир находился в постоянном движении, картина сиюминутно менялась, на первый план выходило то одно, то другое, но картина в целом удерживалась в равновесии. Этот мир был прекрасен.
Инга улыбалась и смотрела на людей. Как и прежде, она видела, что их окружали тонкие плотные стенки персональных миров-восприятий. Но теперь Инга видела гораздо больше. Эти миры не были изолированными. Мир каждого человека был связан с огромным внешним миром, вплетен в общую картину целого, нарисован подвижными красками. Любая мелочь могла повлиять на миры людей, любое воздействие персонального мира было способно изменить всю картину мира в целом.
Инга резко перевернула сознание и увидела, как нити изменений и взаимных влияний тянутся из настоящего в прошлое, переплетаясь, свиваясь, становятся все толще, плотнее и жестче. Увидела, как тонкие гибкие нити робко протягиваются в будущее, складываясь в узор, который еще не случился, но вполне может случиться. Мир был подобен огромному разноцветному ковру, который невидимые руки ткали из настоящего в будущее.
Привычным жестом сжала пальцы и поднялась на ноги. Волнение, страх, сомнение? Вовсе нет. Она чувствовала легкое возбуждение, нетерпение, желание немедленно попробовать свои силы. Нащупала собственную нитку изменений, протянувшуюся в прошлое, и скользнула вдоль нее, словно сделала шаг назад. Яркие огни померкли, сумрачно, моросит дождь, улицы пустынны. Взмыла вверх, глянула на город и тут же увидела, как она вчерашняя, Инга Зимина, потерянно бредет по городскому парку, связи с окружающим минимальны, робкая серая нитка вяло тянется в будущее и находит только один путь. Без сожаления Инга отвернулась от такой себя. Получилось, она попала во вчерашний день. Что ж, если получилось это, то получится и все остальное.
Слегка касаясь рукой нитей, протянувшихся в прошлое, пошла назад, спиной, все быстрее и быстрее перебирая ногами. Там, в глубине прошлого, где картина мира уже почти неподвижна и почти неизменна, там, далеко, глубоко, скрывается крохотный узелок, из-за которого все пошло не так. Неполных пятнадцать лет назад ее мать по глупости разболтала всем о своей беременности и из-за интриг в театре лишилась перспективной роли кормилицы в «Ромео и Джульетте». И все пошло кувырком. Узел затягивается все туже, нитки перепутываются, накладываются друг на друга и вместо строгого и правильного узора получается жалкая мешанина с торчащими во все стороны тупиковыми нитями нереализованных желаний и утерянных возможностей. Нет уж, спасибо, проходили. Тем, что получилось в итоге, Инга сыта по горло. Все распустить и сплести заново. Теперь ей это по силам.
Инга незримо встала за спиной у матери, такой юной, такой худенькой. Мать склонилась над раковиной, одной рукой придерживая длинные светлые волосы, острые лопатки вздрагивали под тонким домашним халатиком. Потом умылась и посмотрела в зеркало. В широко раскрытых глазах вспыхнуло подозрение, рука каким-то новым оберегающим жестом легла на живот. Инга поморщилась. Надо же, какой трогательный момент. На какую-то тысячную долю секунды мамочка вообразила, что бросит сцену и отдаст всю себя тихому уюту семьи. Ну-ну, так я и поверила...
— Лена! — раздался голос за закрытой дверью. — Лена, ты там? Ты в порядке?
«Папа!» — радостно дернулась Инга. Интересно, как он выглядит? Ладно, потом, сейчас не время.
— Не говори! — предупреждающе шепнула матери. Мать склонила голову набок, прислушиваясь. — Никому не говори!
В будущее робко потянулись серебряные нити изменений. Инга подхватила ту, которая устраивала ее больше всего, и шагнула вперед. Картина мира послушно плелась под ее руками, вырисовывался легкий незатейливый узор, естественный, как дыхание, красивый и в то же время обыденный, подобный закату над лесом, который видела десятки раз, но все равно каждый раз застываешь пораженная. Мать до последнего никому ничего не говорила и выцарапала у соперницы роль. И играла без запинки, никто и не догадывался, что она беременна. Когда уже был виден живот, вдруг проявила изобретательность и изворотливость и принялась наряжаться в невероятные бесформенные хипповские балахоны, выкопала откуда-то бабушкины шали и крупные бусы до пупа. Под этим маскарадом никто и не заметил ее изменившуюся фигуру. Смену имиджа все приняли как должное, все правильно, актриса так и должна себя вести.
Нити тянулись все увереннее и быстрее, узор складывался почти без участия Инги. Матери требовалось немного успеха в самом начале, театр был ее единственной страстью в жизни, и она делала все возможное, чтобы остаться на сцене. Холодная, расчетливая, она локтями распихивала соперниц и была приторно-вежлива с нужными людьми. К болезненно-неуверенной нитке отца Инга осторожно вплела холодно-стальную нить амбиций, ярко-зеленую нить тщеславия и тихонько оборвала бестолковую нитку совести. Результат превзошел самые смелые ожидания. Отец бросил скучную должность в проектном бюро, где, по его собственным словам, занимался неизвестно чем, и ушел в частный бизнес. Бесстрашно ввязывался в дела, с виду казавшиеся провальными, переходил дорогу конкурентам и при этом всегда выигрывал. Его считали беспринципным и скользким, с ним предпочитали дружить, а еще лучше — не связываться. Ингу это вполне устраивало. Двигаясь вперед, она следила, чтобы на узор отца и матери не накладывались посторонние враждебные линии, отводила нелепые случайности, расплетала нити, грозящие затянуться в узелки. Удивительно, как это оказалось просто.
С некоторой тревогой Инга обратилась к собственной нитке. Но и тут не возникло проблем. Немного уверенности, алая нитка дерзости, янтарная нитка кокетства и серебро детского любопытства — и вот маленькая Инга Зимина носится с одноклассниками по школьным коридорам, а не боязливо жмется около учительницы. Дерзит в ответ на насмешки, легко идет на контакт с ровесниками и взрослыми, в меру осторожна, в меру ленива — ее ровная разноцветная нитка крепко вплетается в узор окружающего мира.
Вот с кем пришлось повозиться дольше всех, так это с Женькой. Вернее, во всем виновата была опять мама. Она хорошо запомнила, как первая беременность чуть было не сломала ее карьеру в театре, и не собиралась больше заводить детей. В новом прекрасном узоре не было места для нитки брата. Инга скользила вперед и назад, несколько раз расплетала готовый узор и сплетала заново. Все бестолку. Мать не поддавалась. Инга выбивалась из сил, внимание рассеивалось, нити расползались под пальцами и грозили спутаться. Но она не могла отступить. Немыслимо было пожертвовать братом ради своего благополучия. Пришлось пойти на хитрость. Инга сосредоточилась, несколько раз все обдумала, разглядывая получающийся узор, и позволила крепко скрученной нитке матери чуть провиснуть, расслабиться и завязаться узелком. Ветреным зимним вечером, ожидая отца, который пошел на стоянку за машиной, мать поскользнулась и вывихнула ногу. Просидела несколько недель дома и от неожиданного отдыха расслабилась, потеряла бдительность и забеременела. Новый Женька был младше предыдущего на три года, но в остальном мало чем отличался. Инга вздохнула с облегчением, проследила, как сплетается узор дальше, и вывалилась в настоящее, на ту же самую автобусную остановку. Села на лавку, закрыла глаза. По телу разливалась усталость. Получилось. Она сделала это, и у нее все получилось. Она впала в блаженное состояние полудремы, мир нежно обнимал ее со всех сторон и успокаивающе баюкал, она была в его сердцевине, как желток в яйце, зернышко внутри яблока, орех в скорлупе.
Приоткрыла глаза и первое, что увидела, была объемная желтая сумка на собственных коленях. Интересно. Потянулась к смешной застежке, напоминающей бабушкин ридикюль, и вдруг замерла. Рука, попавшая в поле зрения, на секунду показалась чужой. В сущности, обычная рука, тонкие пальцы, аккуратный маникюр, ногти выкрашены серебряным лаком. Больше всего поразил узор на ногтях указательных пальцев — миниатюрные иероглифы. «Этот иероглиф означает радость, — всплыло в памяти объяснение Насти, маникюрши из салона. — А на этом пальчике мы нарисуем удачу». Инга прикусила нижнюю губу. Она никогда не делала маникюр, а уж тем более в салоне. «Ну ты, может, и не делала, — хмыкнул голос в темноте. — А новая Инга — да». Верно, новая Инга. Она изменила узор своей семьи, сплела его заново, по-новому скрутила нитку своей судьбы, так что она теперь удивляется? Все так и должно быть. Интересно, как она теперь выглядит?
Раскрыла сумку. Несколько расчесок, помады, записная книжка в мягкой обложке с вышивкой из бисера, сотовый телефон в пушистом футляре, ярко-розовый кошелек, бусы из стекла и ленточек, на дне сумки россыпь тампонов — все то, что должно быть у современной девушки, и то, чего никогда не было у Инги прежде. Наконец обнаружила изящное двойное зеркальце со стразами на крышке. Что-то шевельнулось в памяти при виде этого зеркала, что-то с ним было связано приятное и волнительное... Но Инга отмахнулась от воспоминаний и открыла зеркало. Прошлый раз, когда разглядывала себя после выхода из Дома, самой себе показалась страшноватой, слишком необычной. Худые щеки, треугольное лицо, острый подбородок, и глаза, которые из-за всего этого кажутся слишком большими и чересчур пронзительными. Перебор. Что ее ожидает сейчас? С некоторой опаской Инга взглянула в зеркало.
Лицо было обычным. Голубые спокойные глаза, старательно накрашенные веки, длинные ресницы, тонкие губы блестят от розовой помады, а щеки еще не потеряли очаровательную детскую припухлость. Кожа чистая и слегка будто загорелая. «Солярий, — вспомнила Инга. — Я теперь регулярно хожу в солярий». Густая челка падает на глаза, волосы подстрижены неровными рваными прядями и выкрашены в тепло-каштановый, медово-золотистый и рыжий. Да, симпатичная девочка. Миловидная. Так и должна выглядеть Инга, которая выросла в любви и достатке, у которой всегда были карманные деньги и которой никогда не отказывали в новых шмотках, украшениях и прочих женских радостях.
Встала, покрутилась на каблуках. Тело стройное, но по сравнению с прежним кажется полноватым, ровные ноги в узких джинсах с модной высокой талией, демисезонное пальто бэби-долл с рукавами-фонариками. Никогда прежде у нее не было таких вещей.
На сердце стало легко, весело и радостно. Новая Инга могла вести себя так, как ей вздумается, могла лепетать полный вздор, дурачиться, совершать глупости — ей все сходило с рук и воспринималось как невинная шалость подростка. Очаровательного подростка. И это ей нравилось. Она сложила губки бантиком и послала своему отражению воздушный поцелуй. Ее новый мир был прекрасен. И она в нем — прекрасна тоже.
— Инга!
Она вздрогнула от неожиданности и обернулась. У обочины остановился мотоцикл, и сидящий на нем парень замахал ей рукой. Инга взяла сумку и осторожно шагнула вперед, как по тонкому льду. Новая память подсказывала, что не зря она сидит тут, в центре города, на автобусной остановке. Она ждет. И тот, кого она ждет, кажется, приехал. Парень в кожаной куртке-косухе, усеянной заклепками и шипами, сидит на пижонском мотоцикле, каждая деталь которого сверкает в свете вечерних огней. Выставил на тротуар ногу в сапоге с острым носком и снимает с головы черный шлем. Новая память говорит, что Инге хорошо знакомы и парень, и мотоцикл, и даже куртка, потому что они вместе ее покупали. Его мир открывается навстречу, до удивления близкий, до странности знакомый, и прежде чем она успевает испуганно отстраниться, его мир обволакивает ее с уверенностью собственника.
Парень снял шлем и улыбнулся. Инга споткнулась на ровном месте. Лицо в веснушках, рыжие волосы. Это был Рыжий из 8 «Б».
По инерции она продолжала шагать вперед, а новоприобретенная память заполнялась все более мелкими подробностями. Где-то и когда-то в прошлом Инга сплела узор, на который даже не обратила внимания, и вот теперь ее и Рыжего связывает что-то гораздо большее, чем она могла предположить. Их нитки переплелись, узоры их жизней сложились, а персональные миры вросли друг в друга. И это уже не тот Рыжий, которого она знала прежде. Этот крепче и шире в плечах, он уверен в себе и своих силах, он никогда не оставался в школе на второй год и не имеет ничего общего с дворовой шпаной. И, кажется, он ей нравится.
Рыжий по-хозяйски привлек Ингу к себе, провел рукой по спине вниз. Тело вдруг стало безвольным и мягким, по коже побежали колкие искорки. Инга сама подалась вперед и, хотя не собиралась этого делать, нежно коснулась его губ губами. Его губы оказались мягкими, послушными и до обидного безвольными, и это дразнило и завораживало, память подсказывала, что это всего лишь игра. И Инга осмелела, целовала настойчивее, провела языком по губам, насильно разжала и скользнула внутрь, чуть-чуть прикусила зубами. Его губы, наконец, ответили, и этот долгожданный ответ застал ее врасплох, она совсем не была готова к нахлынувшей на нее жадности, пылкости и... и нежности. Инга задохнулась от новых ощущений, вздох вырвался стоном, она прижалась сильнее, привычным и одновременно незнакомым жестом перебирая пальцами его волосы, и вовсе они не жесткие, мягкие, почему ей всегда казалось, что они жесткие. Кажется, Рыжий ей не просто нравится. Кажется, она его любит.
Рыжий уткнулся в ее плечо и выдохнул:
— Может, никуда не пойдем?
— А куда мы... идем? — пролепетала Инга, сосредоточившись на том, как его пальцы гладят ее спину. Пальто было досадной помехой.
— К этой твоей... подружке, — Рыжий сдул с плеча Инги пряди волос, провел языком по обнаженной шее и прикусил мочку уха. Перед глазами вспыхнул фейерверк белых колких искорок и покатился по телу вниз. И Инга едва уловила то, что он потом сказал: — К Вере.
— М—мм... К Верочке? — безмятежно пробормотала она. И замерла, вцепившись пальцами в кожаную куртку. К подружке Верочке? Невероятно.
— Угу... Забыла, что ли?
Ну как сказать, забыла. Вовсе не забыла. Просто никогда и не знала. Осторожно и незаметно двигая рукой за его спиной, Инга подхватила нить изменений своего мира и чуть развернула в прошлое. Память с готовность открыла новый пласт информации. Инга изумленно приоткрыла рот. Да, пожалуй, это был сюрприз посильнее явления Рыжего на мотоцикле. Верочка, девочка с самыми холодными в мире глазами, маленькая стервочка и последняя дрянь, была подругой Инги. Любимой, близкой, доверенной подругой. Как только Верочка появилась в их классе, такая гордая, такая независимая, Инга сразу сообразила, что это только маска, защитная маска и ничего больше. И окружила Верочку самой нежной и ненавязчивой заботой. И Верочка потихоньку отогрелась, оттаяла, забыла прежние страхи, повеселела и стала беспечной.
Уму непостижимо. Она и предположить не могла, что так сложится узор.
«Глупости, — подумала Инга. — Я сама плела узор. И если он так сложился, значит, я так и хотела. Значит, все хорошо и правильно».
— Ну так что? Не пойдем? — спросил Рыжий.
— Нет, пойдем! — ответила она и мельком поразилась прозвучавшим в голосе интонациям: терпкие нотки каприза и абсолютная уверенность, что ей не откажут.
Рыжий и не возражал. Чмокнул ее в нос и протянул шлем.
— Тогда садись.
Инга надела шлем и устроилась у Рыжего за спиной, уже не удивляясь тому, как привычно и уверенно двигается тело. Обхватила Рыжего покрепче, прижалась.
— Держишься?
— Да!
Сколько еще сюрпризов ожидает ее впереди? Мотоцикл сорвался с места и полетел навстречу новому прекрасному миру. Инга зажмурилась, но тут же открыла глаза. Она хочет все видеть.

Где-то далеко захлопнулась дверь на выход.

Назад